О трагическом чувстве жизни
Шрифт:
Чтобы любить все, чтобы чувствовать сострадание ко всему - и человеческому, и нечеловеческому, и живому, и неживому, - ты должен чувствовать все изнутри себя самого, ты должен все персонализировать. Ибо любовь персонализирует все, что любит, все, чему сострадает. Мы испытываем сострадание, то есть любовь, лишь к тому, что нам подобно, и чем значительней это подобие, тем сильней наша любовь; так что наше сострадание, а с ним и наша любовь к вещам возрастает по мере того, как мы находим в них сходство с нами. Или вернее сама любовь, которая по природе своей предрасположена к росту, открывает нам это сходство. Если я почувствовал сострадание и любовь к бедной звезде, которая однажды должна будет угаснуть в небе, то только потому, что любовь, сострадание, заставляет меня угадывать в ней какое-то более или менее смутное сознание, принуждающее ее страдать от того, что она - всего лишь звезда, и когда-нибудь должна будет погаснуть. Таким образом, всякое сознание есть сознание смерти и боли.
Любовь персонализирует все то, что любит. Достаточно только полюбить какую-нибудь идею, как она персонализируется. И когда любовь так велика, так жива, так сильна, так безгранична, что любит все сущее, тогда она персонализирует все и обнаруживает, что тотальное Все, Вселенная, это тоже Личность, наделенная Сознанием, Сознанием, которое, в свою очередь, страдает и любит, то есть сознает. Это Сознание Вселенной, открытое любовью, персонализирующей все, что ею любимо, и есть то, что мы называем Богом. Таким образом, душа испытывает сострадание к Богу и сама чувствует на себе Его сострадание, она любит Его и на себе чувствует Его любовь, она прячет несчастье свое в лоне вечного и беспредельного несчастья, и став вечным и беспредельным, оно превращается в высшее блаженство.
Таким образом, Бог это персонализация тотального Все, вечное и беспредельное Сознание Вселенной, Сознание, обремененное материей и борющееся с нею, чтоб освободиться от нее. Мы персонализируем Все для того, чтобы спастись от ничто, и единственная поистине таинственная тайна это тайна боли.
Боль есть дорога сознания, и именно благодаря ей живые существа обретают самосознание. Ведь иметь сознание самого себя, быть личностью, это значит знать и чувствовать свое отличие от всех прочих существ, а почувствовать это отличие можно только как удар, как более или менее сильную боль, как ощущение своей собственной границы. Самосознание есть не что иное, как сознание своей собственной ограниченности. Я чувствую себя самим собой тогда, когда чувствую, что не являюсь всем прочим; знать и чувствовать границу, до которой я есмь, это значит знать, где заканчивается мое существование и с какого момента я уже не есмь.
Да и каким образом можно было бы узнать о своем существовании, если в той или иной мере не страдать? Каким образом возможно начать познавать самого себя, обрести рефлексивное сознание, не будучи благодаря боли самим собою? В наслаждении человек забывает о себе, забывает о своем существовании, переходит в другого, в чуждое, отчуждается. И только в боли он погружается в свои мысли, возвращается к себе, становится самим собой.
Nessum maggior dolore
che ricordarsi del tempo felice
nella miseria {166} ,
сказал Данте Франческе да Римини (Ад V, 121-123); но если нет большей муки, чем радостные помнить времена в несчастии, то, напротив, нет радости в том, чтобы помнить о несчастии в счастливые времена.
«Самая тяжкая мука на свете для человека - многое понимать и не иметь силы бороться с судьбой» как, согласно Геродоту (кн. IX, гл. 16), на одном пире сказал некий перс некоему фиванцу. Так оно и есть. Все или почти все можем мы охватить сознанием и желанием, и ничего или почти ничего - волей. И счастье не в созерцании - о нет!
– ежели это созерцание означает бессилие. Из этого столкновения между нашим знанием и нашею силой рождается сострадание.
166
Тот страждет высшей мукой, Кто радостные помнит времена В несчастии (Пер. М.Лозинского), (Данте Алигьери . Божественная комедия. М., 1982. С. 40).
Мы испытываем сострадание к тому, что нам подобно, и сострадание наше тем сильнее, чем сильней и глубже чувствуем мы это подобие. И если можно сказать, что это подобие вызывает в нас сострадание, то можно утверждать также, что именно наш быстро расточаемый на все вокруг запас сострадания позволяет нам увидеть в различных вещах свое подобие, а в боли - ту всеобщую связь, что объединяет нас с ними.
Наша борьба за обретение, сохранение и приумножение своего собственного сознания заставляет нас обнаруживать в усилиях, движениях и превращениях всех вещей единую борьбу за обретение, сохранение и приумножение сознания, к которому стремится все на свете. Под теми или иными действиями своих близких и всех прочих людей я чувствую - или, вернее, сочувствую - некое состояние сознания, подобное тому, что кроется под моими собственными действиями. Когда брат мой кричит от боли и я слышу этот крик, моя собственная боль просыпается и кричит в глубине моего сознания. И точно так же я ощущаю боль животных и боль, которую испытывает дерево, когда у него обламывают ветку, - особенно если я обладаю живой фантазией, то есть способностью
Исходя из самих себя, из своего собственного человеческого сознания, - а оно и есть то единственное сознание, которое мы чувствуем у себя внутри и в котором чувство тождественно бытию, - мы предполагаем, что некое - более или менее смутное - сознание имеется также и у всех живых существ, и даже у скал, ведь они тоже живут. И эволюция органических существ есть не что иное, как борьба за полноту сознания, которое возрастает через посредство боли, это постоянное страстное желание быть другими, не переставая быть тем, что они есть, преодолеть свои границы, сохраняя свою определенность.
Этот процесс персонализации, или субъективизации, всего внешнего, феноменального и объективного превращает такой же жизненный процесс развития философии в борьбу жизни против разума и разума против жизни. Мы уже указывали на это в предыдущей главе, здесь же мы должны будем подтвердить данный тезис и развить его дальше.
Джамбаттиста Вико {167} со свойственным ему глубоким художественным проникновением в душу Древности понимал, что стихийная философия человека была упорядочением мира, направляемым instinto d’animazione {168} . Язык, неизбежно антропоморфический, мифопоэтический, порождает это мышление. «Поэтическая Мудрость - первая Мудрость Язычества, - говорит он в своей Scienza Nuova {169} , - должна была начинать с Метафизики, не с рациональной и абстрактной Метафизики современных ученых, а с чувственной и фантастической Метафизики первых людей... Такая Метафизика была их настоящей Поэзией, а последняя - естественной для них способностью (ведь они от природы были наделены и столь сильными чувствами и такой же фантазией), порожденной незнанием причин; незнание было для них матерью удивления перед всем, так что они, ничего не зная, всему удивлялись чрезвычайно сильно... Такая Поэзия первоначально была у них Божественной: они представляли причины ощущаемых и вызывавших удивление вещей, как Богов... Таким образом, первые люди Языческих наций, как дети возникающего человеческого рода, творили вещи соответственно своим идеям... От этой природы вещей человеческих осталось вечное свойство, объясненное в благородном выражении Тацита: напрасно люди устрашенные fingunt simil creduntque {170} ».
167
Джамбаттиста Вико (1668-1744) - итальянский философ, один из основоположников историзма.
168
Инстинктом одушевления (итал.).
169
Новая наука (ит.) - «Основания новой науки об общей природе наций» (1725) - знаменитая книга. Вико, в которой исторический процесс представлен хак объективный и носящий провиденциальный характер, а история каждого народа - как проходящая три фазы: божественную (теократия), героическую (аристократия) и человеческую (демократия).
170
Они представляют себе и вместе с тем верят (Тацит. Анналы. V,10).
А затем Вико переходит к описанию эпохи разума, а уже не фантазии, к описанию этого нашего века, когда даже у простых людей из народа ум слишком далек от чувств, «из-за многочисленных абстракций, которыми переполнены языки», и, «естественно, мы не можем составить себе огромного образа Женщины, называемой «Сострадающей Природой», а если называют это имя губами, то в уме пустота, так как ум - во лжи, то есть в ничем». «Теперь, - добавляет Вико, - нам самой Природой закрыт доступ в неукротимое воображение первых людей». Но так ли это? Не продолжают ли жить в нас творения их фантазии, навсегда воплотившиеся в языке, с помощью которого мы мыслим, или, вернее, который мыслит в нас?
Напрасно Конт {171} объявил, что человеческая мысль уже вышла из теологической эпохи и вот-вот выйдет из метафизической, чтобы вступить в позитивную; все три эпохи сосуществуют и опираются друг на друга, хотя и находятся в противоречии друг с другом. Новоявленный позитивизм оказывается не чем иным, как метафизикой, как только он перестает отрицать и начинает утверждать что-либо, то есть становится поистине позитивным, а метафизика это всегда, в сущности, теология, теология же рождастся из фантазии, этой служанки жаждущей бессмертия жизни.
171
Огюст Конт (1798-1857) - французский философ, основоположник позитивизма и социологии. Выдвинул теорию стадий интеллектуальной эволюции человечества: теологической, метафизической и позитивной, или научной.