О вас, ребята
Шрифт:
Говорили шепотом. Ходили осторожно, на цыпочках, чтобы не шуметь.
— Начать надо с клети, — посоветовал Захарка. — Там она с больными шушукается…
Скрипнула дверь полутемной клети. В таких чуланах колхозники обычно хранят молоко, масло и другие продукты. Но клеть бабки Мотри была особая. Из угла в угол тянулась веревка. На ней висели высушенные крысы, лягушки и кроты. На бочке под крохотным оконцем сидело чучело нахохлившейся совы, а напротив, в полумраке, — черная кошка с живыми горящими глазами. Неподвижная, как и сова, она вдруг оскалилась и фыркнула. Мальчишки попятились.
— Да не бойтесь!
Ребята подошли к двум полкам. На верхней лежали вялые, блеклые стебельки растений с чахлыми, неопределенного цвета листьями. На нижней — бумажные кульки и литровая бутыль с мутной жидкостью.
— Что это такое? — спросил Никита и потрогал один из стебельков на верхней полке. — Никогда такой травы не видал! Посмотри-ка! — обратился он к Ваське.
У Дроздова был гербарий, который даже учительница назвала превосходным. На много километров вокруг села не росло таких цветов, злаков или трав, которые бы не попали в засушенном виде на твердые листы картона Васькиной коллекции. Три года собирал он их и классифицировал по специальному ботаническому справочнику.
Васька посмотрел на растение и произнес:
— Не знаю… Не видел такого…
Захарка никогда не увлекался ботаникой. Он бы и не задумался над странными стебельками, из которых бабка делала лекарство. Но тут он пригляделся к растению, и ему показалось, что он уже видел его где-то. Память у Захарки была хорошая, и он вспомнил.
— Сейчас я вам покажу, где они растут! — захлебываясь от смеха, сказал он. — Идемте!
В хлеву, пустовавшем уже пятый год, пахло тухлятиной и плесенью. Свет проникал сюда лишь из-под ворот и такого же, как в клети, оконца, прорубленного в стене. В дальнем углу была устроена дощатая перегородка. Здесь когда-то хрюкал поросенок, а теперь тянулись вверх лишенные живой зеленой окраски стебельки. Хилые, ломкие, они были родными, но неузнаваемыми братьями и сестрами сорняков, весело зеленевших на солнце рядом — за бревенчатой стеной двора. Ветер закинул семена в эту темницу, и выросло из них болезненное племя стебельков-уродцев, таких же скрюченных и неприятных, как бабка Мотря…
Весь следующий день ребята провели в избе-читальне. Они о чем-то переговаривались, спорили, а потом писали на отдельных листочках хлесткие, грубые фразы, вроде такой: «Дураки! Идите к доктору, а не к Мотре! Она еще отравит вас!» Или: «Это лекарство взято из свинячьего навоза. Кто его съест, — тот сам свинья и олух».
Подобных изречений было придумано и написано десятка два. А к вечеру бумажки с надписями оказались аккуратно разложенными в кульках бабкиной «аптеки».
Теперь оставалось ждать результатов. Никита приказал Захарке не выходить из избы — следить, кому старуха выдаст пакеты. Чтобы не скучать, Захарка примостился на пороге в сенях и начал вырезать узоры на длинной кленовой палке.
Шаркая дырявыми валенками, которые не снимались с ног ни зимой, ни летом, бабка, кряхтя, подметала крыльцо. Захарка добродушно поглядывал на нее. А она, проходя мимо, дружелюбно погладила его по голове. Оба были довольны: Захарка оттого, что старуха ничего не подозревает, а Мотря по другой причине. Деревенские кумушки рассказали ей о странном нашествии блох во время посиделок. Мотре понравилась исполнительность
Положив веник, бабка выпрямилась, придерживаясь за поясницу.
— А что, Захарушка, мы с тобой еще поживем! — произнесла она. — Моя голова — твои руки… Оно и кстати пришлось! Ты только слушай бабку…
Захарка склонил голову к самой палке, чтобы старуха не заметила озорной улыбки.
Наступили сумерки. В такое время чаще всего приходили к бабке «пациенты». Это объяснялось очень просто. Днем старухину избу обходили стороной. Никому не хотелось на виду у других наведываться к знахарке. Больные предпочитали иметь дело с Мотрей тайком, без посторонних глаз, без свидетелей. Каждый, кто заглядывал в ее избу, испытывал не то стыд, не то страх. Но болезнь и привычка заставляли не считаться с чувствами. Шли обычно не по улице, а задами — огородами. Шли и оглядывались, выбирая тропку поуже и потемнее.
Анфиса не была исключением. Она тоже тайком прокралась к избе Мотри и проскользнула мимо Захарки, который все еще сидел на пороге.
Отдышавшись в темных сенях, Анфиса спросила у него:
— Бабка-то дома?
Захарка не успел ответить. Старуха опередила его — приоткрыла дверь, юркнула из избы в сени и заговорила оживленно, как с дорогой долгожданной гостьей:
— Дома, дома… А как же? Милости просим!.. Ай-ай! Что? Никак с ручкой что-то?
Зоркие глаза были у старухи. Даже Захарка не приметил в темноте, что правая рука у Анфисы перевязана куском холстины, а Мотря сразу увидела повязку.
— Верно, с рукой, — подтвердила Анфиса. — Мучаюсь третью неделю… Брусок соскочил — чиркнула пальцами по косе… Все зажили, а большой гниет… Хуже и хуже… Дергает — аж под сердцем отдается! Разнесло — в кулак!
— Большой? — спросила старуха.
— Большой.
— На правой?
— Да.
— Сглазили тебя, милая! — решительно заявила Мотря. — Дурьян сквозь ранку пущают…
— Кто?
Старуха уловила в голосе молодой женщины нотки недоверия и тоном опытной гадалки затараторила, припоминая все, что знала об Анфисе и ее родственниках:
— Семья-то не малая, и у каждого по паре глаз. Одни добрые, а другие злые, стрекалистые. А палец большой — вот тебе и указ: ищи злой глаз у важной птицы-синицы. А палец на правой руке — вот тебе и второй указ: ищи справа от себя.
Недоверчивость Анфисы растаяла, уступив место мгновенной подозрительности. Вспыхнули недавние обиды. Таинственная птица-синица представилась Анфисе в образе драчливой горластой свекрови, которая сидит за столом всегда справа от Анфисы.
Бабка, почуяв, что нащупала больное место, пошла в наступление. Она схватила с лавки небольшой узелок с творогом, который принесла с собой Анфиса, протянула его женщине и, повысив голос, веско сказала:
— Узелок забери. Придешь в полночь на озеро — к осине. Тогда и принесешь, да не такой… А то… дурьян по жилкам пойдет, пойдет — в голову ударит — и поминай как звали!
Туман окутал озеро. Звезды с холодным равнодушием смотрели на землю. Спали деревья. Луна лениво выползала из-за горизонта. Донесся отдаленный собачий вой. На осине зашептались:
— Чей это завыл?
— Председателев… Дурной пес какой-то… Без толку воет!.. Говорят, луна на собак действует…