О власти
Шрифт:
137. Другим путем вытянуть человека из того унижения, в которое повергает его отпадение возвышенных и сильных состояний как состояний чуждых, была теория родственности: эти возвышенные и сильные состояния можно было, по меньшей мере, истолковать как воздействие наших далеких предков, – получалось, что мы как бы вместе, заодно, мы вырастаем в наших собственных глазах, когда действуем по известному нам образцу, норме.
Попытки знатных семей создать противовес религии чувством собственного достоинства. – То же самое делают поэты и провидцы, они чувствуют себя гордецами, особо достойными, избранными для такого общения, – они придают особое значение
Постепенно, шаг за шагом овладевать своими возвышенными и сильными состояниями, своими действиями и произведениями. – В прежние времена люди полагали честью доверять ответственность за высшие вещи, которые они совершали, не себе, но – Богу. – Несвобода воли – вот что придавало действию особую ценность: в ту пору причиной такого действия делали Бога…
138. Священники – это лицедеи сверхчеловеческого, чему они должны придавать наглядность: идеалам ли, божествам или спасителям; в этом они обретают свою профессию, к этому у них чутье; чтобы достичь в этом деле как можно большего правдоподобия, им приходится как можно дальше заходить в самоуподоблении; их актерские навыки прежде всего призваны пробуждать у них чувство чистой совести, а уж с этим чувством им легче убеждать других.
139. Священник добивается, чтобы в нем видели высший тип человека, он хочет властвовать, – даже и над теми, у кого в руках реальная власть; он хочет быть неуязвимым и вне нападок… хочет быть самой сильной властью в общине, которую невозможно ни заменить, ни переоценить.
Средство: он один сведущ; он один добродетелен; он один имеет над собой высшую власть; в известном смысле он один – бог и возвращается в божественное; он один есть посредник между богом и всеми прочими; божество покарает всякое нечестивое деяние, всякий скверный помысел, направленные против священника.
Средство: истина существует. Есть лишь один способ ее сподобиться – стать священником. Все, что есть доброго и хорошего в укладе вещей, в природе, в обычаях и нравах, – имеет отношение к мудрости священника. – Святое Писание – это их творение. А вся природа есть лишь исполнение Писания. Нет иного источника добра, кроме священника. Все иные виды доблестей, например доблесть воина, суть лишь иерархические производные от доблести священника.
Вывод: если священник и вправду высший тип человека, тогда градация к его добродетелям должна стать шкалой ценностей всех людей. – Ученые занятия, не-активность, бес-чувственность, без-аффектность, торжественность. – Противоположность: низший вид человека.
Священник всегда проповедовал только одну мораль: такую, при которой сам он воспринимается как высший тип. – Он же сам создает и образ своей противоположности – тип нечестивца. Всеми средствами делая его существом презренным и презираемым, он создает нужный фон для кастовой иерархии. – Его панический страх перед чувственностью обусловлен еще и пониманием, что тут кастовый порядок (а значит, порядок вообще) подвержен наихудшей угрозе… Всякая «вольность» in puncto puncti [73] подрывает брачное законодательство на корню.
73
В этом главном пункте (лат.).
140. Философ как продолжение священнического типа: воплощает то же наследие; он, сам еще соперник священнику,
Что придает человеку авторитет, ежели он не имеет в руках физической власти (то есть войска и вообще оружия…)? В особенности же: как завладеть авторитетом над теми, кто уже обладает реальным могуществом и авторитетом? Как составить конкуренцию тому почтению, которое внушает венценосец, победоносный воитель, мудрый государственный муж?
Только пробуждая в людях веру, что у тебя в руках еще более могучая сила, – а именно Бог. – Нет силы больше этой: а для общения с ней необходимы посреднические услуги священников. – Они в качестве незаменимого связующего звена встревают между людьми и божеством; к необходимым условиям существования священников относится: 1. чтобы люди поверили только в их бога, в его абсолютное превосходство; 2. чтобы никаких иных прямых доступов к этому богу не было. – Одно только второе условие рождает понятие «гетеродоксии»; первое же создает понятие «неверующего» (того, кто верует в другого бога).
141. Критика святой лжи. – То, что ради богоугодных целей лгать дозволяется, неотъемлемо от теории любого священничества; предметом данного исследования должно стать, насколько это неотъемлемо от священнической практики.
Но и философы, как только они, лелея священнические задние мысли, вознамериваются посягнуть на руководство людьми, тотчас же присваивают себе право на ложь: Платон раньше всех. Самая великолепная из них – это двойная ложь, разработанная типично арийскими философами веданты: две системы, противоречащие друг другу во всех главных постулатах, но – в воспитательных целях, – взаимозаменяющие и дополняющие друг друга. Ложь одной должна создать предпосылки для того, чтобы истину другой вообще можно было расслышать…
Как далеко заходят в своей благочестивой лжи священники и философы? – Тут надобно спросить, какие у них есть предпосылки для воспитания, какие догмы им приходится изобретать, чтобы этим предпосылкам соответствовать?
Первое: они должны иметь на своей стороне власть, авторитет и безусловную достоверность.
Второе: они должны иметь в своих руках весь ход природы, дабы все, что бы с кем ни случилось, представало как нечто, обусловленное их законом.
Третье: они должны также иметь в своем распоряжении обширную сферу власти, недоступную контролю их подданных – как то: меры наказания в загробной жизни, вообще все «потустороннее», включая, разумеется, знание средств и путей достижения блаженства.
Им необходимо изъять из обращения понятие естественного хода вещей: поскольку же они люди умные и вдумчивые, они могут множество природных эффектов предрекать, – разумеется, как результат молитв или неукоснительного следования их закону… – Они могут также предписать множество вещей абсолютно разумных, – с той только поправкой, что источником этой мудрости им не дозволено называть опыт, эмпирию, а только откровение или плоды «сурового покаяния».
Святая ложь, таким образом, принципиально направлена: на цель действия (на природную цель, когда познание ее разумом намеренно затушевывается; на моральную цель, когда в качестве цели выступает исполнение закона или богоугодность); на следствие действия (естественное следствие при этом толкуется как сверхъестественное и, для пущей убедительности, к нему присовокупляются обещания иных, недоступных контролю сверхъестественных последствий.)