О времени, о товарищах, о себе
Шрифт:
Первого августа – в международный и антифашистский день все газеты вышли со статьями, посвященными проблемам войны и мира.
Войны, собственно, уже идут. Италия послала войска в Абиссинию, в Испанки франкисты подняли мятеж против республики при полной поддержке и помощи из Италии и Германии.
Четвертого августа в Москве на Красной площади состоялся митинг солидарности с испанским народом. На митинге присутствовало сто двадцать тысяч трудящихся Москвы.
Открывая митинг, секретарь Всесоюзного Центрального Совета Профессиональных Союзов Шверник сказал:
«Трудящиеся всего мира с глубочайшим волнением
С другой стороны – лагерь демократии, лагерь свободы, лагерь сторонников мира, отстаивающий жизненные интересы всего человечества, лагерь, объединяющий под знаменами единого фронта всех, кому дороги все лучшие завоевания человеческой культуры.
…Вот уже пять лет с 1931 года, как в Испании идет борьба революции и контрреволюции».
На митинге выступали рабочие, ученые, писатели, волнующие речи произнеси писатель Фадеев и академик Ферсман.
Такие же митинги прошли в Ленинграде, Киеве, Минске. В адрес президента Испанской республики Асанья и председателя Совета Министров Хираля направлялись телеграммы с выражением глубокого сочувствия и пожеланиями успехов в борьбе против реакции.
Все это говорило о нарастании накала борьбы и свидетельствовало о дальнейшем росте военной опасности. Мир неукоснительно двигался к войне.
Проверка партийных документов
В течение двух лет по всей стране проводились два больших партийных мероприятия – вначале проверка партийных документов, а затем их обмен. Как проверка партийных документов, так и обмен выявили в партии много чуждых людей, а также и прямых врагов, проникших в отдельные партийные организации.
Когда я прибыл в Челябинск, то на заводе проверка партийных документов еще полностью не закончилась, и на одном из открытых партийных собраний шло рассмотрение всей прошлой деятельности одного из членов организации.
Он был коренным жителем Челябинска – здесь в городе родился и за всю свою жизнь из Челябинска никуда не выезжал.
– Ну, а где ты был, когда казаки захватили власть в городе? Тогда все члены партии были мобилизованы для борьбы с казаками?
– За два дня до этого я уехал на охоту. И эти дни меня в городе не было, – ответил проходивший проверку.
– Все члены организации были предупреждены об опасности положения, как же ты это на охоту собрался в такое время? – последовал новый вопрос. – Струсил, что ли? Тогда так и скажи, чего же молчишь?
Спрашиваемый – один из работников отдела снабжения – высокий, худой человек, стоял опустив голову и переминался с ноги на ногу.
Кто-то из присутствовавших на собрании вполголоса произнес:
– Если бы мы все знали, что такие вопросы нам задавать будут – тогда наверное и проступков бы многих не совершали. А сколько ему в то время лет было?
Последняя фраза долетела до председателя.
– Ты какого года рождения? – И сам же ответил, перелистав лежавшие перед ним бумаги – 1900-го. Уже вполне сознательным был. За свои поступки мог отвечать.
Я
Нет, не знаем. Только небольшая часть огромной массы людей нам знакома – остальных мы не знаем совсем. В стране недавно закончилась гражданская война. Где они были тогда? Все ли тогда находились по одну сторону баррикад. Что они тогда делали?
– Ну, а как он работает у себя в отделе?
Раздалось сразу несколько голосов:
– Хорошо, он один из самых старательных…
– Ну что же, будем считать проверенным.
…В одну из встреч с Тевосяном он с большой тревогой в голосе оказал:
– Боюсь, как бы дров не наломали.
В Челябинске те же самые опасения высказывал Власов. Как-то он пришел из обкома явно расстроенный.
– Что-нибудь случилось? – спросил я.
– Неприятный разговор был с Рындиным.
Я знал, что секретарь обкома Рындин не благоволил Власову.
– На совещании он вдруг обратился ко мне с вопросом, – стал рассказывать мне Власов о том, что было в обкоме. – «Как же это к вам на завод троцкистка пролезла?» и назвал фамилию одной учительницы. Я сказал, что, как вам известно, кадры в школах подбираются гороно, а не нами. И в это время один из членов обкома, поддерживая Рындииа, сказал: «Мы знаем Власова как волевого человека. Когда он не хочет, например, выполнить просьбу обкома, так он такую энергию развивает, что просто диву даешься, а здесь троцкистка преподает в школе, где обучаются дети рабочих завода, и он отгораживается от этого чисто формальными рассуждениями». – «Я эту учительницу знаю, никогда она троцкисткой не была, правда, дружила с одной действительно троцкисткой, но это было еще до дискуссии с троцкистами. Да откуда вы взяли, что она троцкистка?» – в запальчивости спросил я. «Ну, откуда мы взяли – это нам знать. А вот почему вы не интересуетесь своими кадрами и раскрываете двери для троцкистов, этим нам, видимо, надо поинтересоваться». Так что, по-видимому, мной будут интересоваться, – тихо проговорил Власов. – Здесь можно легко и голову потерять. Вы знаете, как ко мне относится Рындин.
Перед этим разговором с Власовым я прочитал в «Правде» статью Бориса Левина «За что человека посадили в тюрьму?»
И я напомнил Власову об этой статье – мне кажется, что начинают обращать серьезное внимание на допущенные ошибки, и этот разговор в обкоме объясняется, видимо, тем, что Рындин вообще вас недолюбливает.
– Может быть.
А статья, опубликованная третьего августа в «Правде», выделялась из всего того, что в течение последних двух лет печаталось в газетах.
«Бывают всякого рода ошибки. В том числе и судебные, – писал Левин.
Но дело Есюнина – это не ошибка, это двойное преступление людей, которые находятся на партийных и судебных постах.
Конюха Кардяжской бумажной фабрики Ивана Есюнина исключили из партии за сокрытие социального происхождения. Он скрыл, что у отца до революции в деревне была бакалейная лавка. Правда, сам Иван Есюнин ползал тогда еще двухлетним пискуном под столом.
Не только лавки, но, пожалуй, и вывески торгового заведения своего отца Иван Есюнин не запомнил. Вот что скрыл при вступлении в партию Есюнин, написав в анкете, что он сын середняка.