О всех созданиях – прекрасных и удивительных
Шрифт:
Главное же, теперь идет осуществление плана, который вообще должен полностью уничтожить бруцеллез, и благодаря ему эта болезнь получила широкую известность. Неспециалистов, естественно, она интересует с точки зрения их здоровья – ведь они узнали, сколько разных тяжелых болезней подстерегают тех, кто пьет молоко от больной коровы. Но мало кто из горожан хотя бы отдаленно представляет, чем может обернуться бруцеллез для фермеров.
Конец истории Фрэнка-фермера был не за горами. Осень переходила в зиму, и, когда он как-то вечером зашел ко мне, крыльцо Скелдейл-Хауса
– Джим, я пришел сказать, – начал он спокойно и деловито, – что уезжаю.
– Уезжаете? – Что-то во мне отказывалось верить его словам.
– Да. Вернусь в Мидлсбро на прежнюю работу. Что делать-то?
Я растерянно посмотрел на него.
– Так плохо?
– Сами прикиньте! – Он угрюмо улыбнулся. – Из всего моего стада только три коровы отелились нормально. Остальные еле ноги таскают, течет из них, а молока нацеживают столько, что и доить не стоит. Телят на продажу или для пополнения у меня нет. У меня ничего нет.
– Но нельзя ли занять, чтобы продержаться? – спросил я нерешительно.
– Нет, Джим. Если я сейчас все продам, мне как раз хватит, чтобы вернуть банку долг. Остальное я занял у моего старика и больше у него просить не стану. Я ему обещал, что вернусь на завод, если с фермой у меня не заладится, и слово сдержу.
– А, черт, Фрэнк! – пробормотал я. – Просто сказать не могу, как мне жаль. Ну, хотя бы раз вам повезло!
Он поглядел на меня и улыбнулся без малейшей тени жалости к себе.
– Ну что же, – сказал он. – И не такое случается.
Я чуть не подпрыгнул – «И не такое случается»! Присказка йоркширских фермеров, когда их постигает беда. Старик в Дарроуби был прав: Фрэнк действительно всосал все это с молоком матери.
Да и не его одного постигло такое разорение. Его сгубила «карусель выкидышей», она же загоняла в угол и многих других прекрасных хозяев. Некоторые затягивали пояса потуже, тратили все, что было отложено на черный день, и впроголодь ждали, покуда не пронесет и можно будет начать сначала. Но у Фрэнка ничего отложено не было, с самого начала на карту он поставил все – и проиграл.
Больше я его никогда не видел. Сперва я думал, что он мне напишет, но потом понял, что, ставя мучительный крест на своей мечте, поставить его он мог только окончательно и бесповоротно.
С некоторых отрогов северных Пеннин открывается широкий вид на панораму Тиссайда, и, когда ночное небо полыхало заревом литейных печей, я всегда вспоминал Фрэнка и думал о том, как ему теперь живется. Нет, конечно, он вряд ли бедствует, но как часто его мысли обращаются к уединенной зеленой ложбине у омытых ветром вершин, где он надеялся создать что-то достойное, и жить там, и вырастить там своих детей?
Фермочку в Брансетте купили некие Питерсы. По странному совпадению они тоже приехали из Тиссайда, но только мистер Питерс был богатым директором крупного химического концерна и ферму приобрел просто, чтобы отдыхать на лоне природы. Для этой цели она подходила идеально; тем более, что его подрастающие
Дом перестроили до неузнаваемости, и теперь я пил там уже не чай, но кофе в изящной гостиной с антикварным столом, мебелью в веселых чехлах и картинами по стенам. Старые службы преобразились в новые конюшни с яркими свежевыкрашенными дверями.
Только построенный Фрэнком щегольской коровник остался в небрежении. В нем хранили корм и солому для лошадей.
Когда я заглядывал туда и видел густую пыль на полу, грязные, почти не пропускающие света стекла в больших окнах, паутину повсюду, ржавеющие поилки, тюки соломы, кучи торфа и мешки с овсом там, где когда-то коровы Фрэнка так гордо праздновали новоселье, у меня всегда мучительно сжималось сердце.
Вот и все, что осталось от чьей-то заветной мечты.
32
– Так нужна вам эта работка или нет? – Уолт Барнетт высился в дверном проеме приемной, небрежно и без всякого выражения оглядывая меня с головы до ног и с ног до головы. Прилипшая к нижней губе сигарета казалась столь же неотъемлемой от него, как и коричневая фетровая шляпа и лоснящийся темно-синий костюм, плотно облегавший его громоздкую фигуру. Весил он заметно больше центнера, а ярко-красный мясистый жестокий рот и вся грубость его облика предупреждали, что с ним лучше не связываться.
– Э… ну… конечно, она нам нужна, – ответил я. – Просто я прикидывал, когда мы могли бы выбрать для нее время. – Отойдя к письменному столу, я просмотрел еженедельник. – По воскресеньям у нас все занято, а как дальше у мистера Фарнона, я не знаю. Мы вам позвоним.
Мой дюжий посетитель ввалился в приемную без стука и, не здороваясь, буркнул:
– Мне надо коня охолостить, рослого, чистых кровей. Можете?
Я несколько секунд смотрел на него в сомнении – отчасти растерявшись от его высокомерного нахальства, а отчасти из-за характера работки, которая ему требовалась. Меня она отнюдь не прельщала. Я не люблю иметь дело с рослыми конями чистых кровей, предпочитая им неаристократических жеребят, предназначенных для упряжи, а уж если говорить откровенно, то и вообще шетландских пони. Но работа есть работа, и раз надо, то надо.
– Ну, можете мне звякнуть, коли так, только долго не тяните. – Угрюмые глаза все так же держали меня под прицелом. – И мне требуется хорошая работа, вот что!
– Мы всегда стремимся работать хорошо, мистер Барнетт, – ответил я, стараясь сдержать нарастающее раздражение.
– Обещать-то все горазды, а потом черт-те что напакостят! – отрубил он, злобно кивнул, повернулся и ушел, не закрыв за собой дверь.
Я все еще стоял посреди приемной, сжимая кулаки и что-то бормоча себе под нос, когда туда вошел Зигфрид. Я не сразу осознал, что это он, и несколько секунд яростно на него хмурился.