О Вячеславе МенжинскомВоспоминания, очерки, статьи
Шрифт:
Между нами и эсерами в редакции почувствовалась значительная отчужденность, особенно после того, как отчет о лекции Бунакова, написанный Певзнером или Бартольдом, был нами сокращен и урезан настолько, что автор его, когда он появился в печати, долго не мог признать своим.
После этого эсеры на редакционных наших собраниях уже перестали поддерживать нас и все более отдалялись от нас, а один из них, доктор П. Ф. Кудрявцев, в довольно неуклюжей форме пытался указывать нам на резкость и нетерпимость наших газетных статей…
Вместо кадетско-эсеровских статей мы пускали огромный живой материал с мест, освещающий картину
Наконец, огромной важности события в стране, находившейся на вулкане революции, естественно, заставляли нас откликаться в общих отделах газеты с точки зрения интересов пролетариата в развертывавшихся революционных событиях…
В партийных кругах придавали большое значение легальной газете с партийным направлением, и мы принимали все меры, чтобы сохранить «Северный край» в своих руках.
Борьба с враждебными влияниями в газете была трудна, сложна и напряженна, но мы не складывали оружия, несмотря на то что на противоположной стороне был перевес материальной силы. Нас вдохновляла тогда революционная идея. Наша борьба в газете за газету была только составной частью общей борьбы пролетариата за полное его освобождение от всех видов рабства. Это настроение наше инстинктивно угадывалось и нашими противниками по газете, ибо их наскоки на нас усиливались по мере усиления революционного пролетарского движения в стране. Их злоба против нас принимала все более отчетливый характер чисто классового свойства.
О войне японской, которая под влиянием революционных событий в стране была забыта, уже почти никто не говорил у нас в редакции, по все говорили об ожидавшемся грядущем революционном перевороте, о том, кто станет у власти: буржуазия в лице кадетов пли же революционная демократия? И не без злорадства при этом кадетствующие кидали в нашу сторону такие фразы: вы или мы? Вы нас будете арестовывать или же мы вас? Конечно, все это говорилось со смешком, несерьезно, но в этом было много политического смысла.
Помню, В. Р. Менжинский у меня на квартире развивая дальше этот редакционный разговор и тоже говорил что, пожалуй, кадеты и правы, мы их не помилуем, а в случае чего, пожалуй, будем прибегать к робеспьеровским мерам… Да, если не мы их, то они нас. Такова диалектика революции…
Между тем события надвигались. Пахло в воздухе всеобщей забастовкой. Уже слышны были первые раскаты революционной грозы. То здесь, то там революционное электричество разряжалось и давало удивительные эффекты. В Ярославле, как и повсюду в России, все кипело и как раз в это время, незадолго до октябрьских дней, доходило до высшей точки каления.
Наконец прокатилась всеобщая забастовка и захватила Ярославль. Вся жизнь остановилась. Но зато фейерверком сверкнули высоко над сонной обывательской жизнью новые, яркие, захватывающие слова, лозунги, появился пафос, заряжающий ток. Зазвучали новые мотивы и песни. Собрания и митинги приковывали к себе всеобщее внимание; земство, дума, лицей, учебные заведения — все сплошь было обращено во всенародный митинг. Появилось другое отношение к рабочему, к нашему брату революционеру.
Полиция и жандармы растерянно разводили руками и многозначительно покачивали головами. Обывателям это казалось все каким-то сном.
Наконец мы узнали о царском манифесте со свободами.
Помню, что первый, кто пришел
Кадеты ликовали… Мы же считали необходимым революционной борьбой добиваться уничтожения монархического правительства…
Многие из редакции, в том числе Менжинский, выступали в эти дни на митингах уже в качестве партийных работников с призывом к революционной борьбе до конца, до свержения самодержавия и учреждения демократической республики, указывая, что в авангарде этого движения идет пролетариат, руководимый социал-демократией.
В редакции мы собрали совещание всех сотрудников и решили превратить газету в последовательный орган восставшего пролетариата, ввиду же угроз со стороны черной сотни постановили охранять редакцию дружинами вооруженных сотрудников. Кадеты на собраниях наших не присутствовали и попрятались по квартирам.
Мы же энергично продолжали действовать в редакции, писали статьи, вооруженные до зубов револьверами и даже бомбами. Даже поставили пулемет в конторе газеты.
На улицах в эти дни роились несметные толпы народа. Нельзя было на некоторых улицах пройти свободно. Чтобы пройти в нашу типографию, находившуюся в доме Фалька на Духовской улице, приходилось обходить десятью путями.
Но вот началось.
Мы выпускали очередной номер газеты. Выпускающим в этот день был Н. О, Зезюлинский (Н. Каржанский). Он был в типографии. Дело было к вечеру. На улицах послышались в разных концах револьверные выстрелы, раздался шум, крик, топот бегущих толп. К типографий приблизились с разных сторон две толпы: одна — с красными знаменами и пением революционных гимнов, другая — с дубинами и кольем, с царским портретом впереди. Красная толпа приветствовала речами типографию и редакцию газеты «Северный край», как редакцию своей газеты; черная толпа напирала на красную с разных сторон, улюлюкала, пела охрипшими пьяными голосами царский гимн. Произошла свалка. Красная толпа была малочисленней черной, и ей пришлось отступить. Черная же напирала на помещение типографии, ворвалась наконец туда, разбросала шрифт, поломала типографские принадлежности и начала избивать рабочих…
У типографии началась жестокая перестрелка. Наш товарищ Зезюлинский был ранен в голову после того, как он убил наповал черносотенца, переодетого шпика, а другого тяжело ранил. Отстреливаясь, он чуть не погиб, но находчивость его спасла: он, уже раненный, прикинулся мертвым, и полиция, подбирая раненых и убитых, отвезла его в губернскую больницу.
Редакция «Северного края» охранялась нами, социал-демократами, и одной из рабочих дружин, и черная сотня ее не посмела напасть.
Когда все начало вновь принимать спокойный вид и редакция наша постепенно стала терять характер вооруженного лагеря, начали выползать из своих нор и наши хозяева-кадеты. Первым пришел, конечно, Н. П. Дружинин с целым ворохом статей, которые мы, не читая, клали в редакционный ящик.