О, юность моя!

Сельвинский Илья Львович

— Ну как? Все расклеила?

— Все.

— Сейчас уже очень поздно. Возвращаться тебе в приют далеко. Пойдем ко мне на Петропавловскую, там переночуем.

— Ну, нет.

— Почему?

— Я не шляющая.

— Фу, какие глупости! Я тебя не трону. Ты будешь спать у меня в комнате, а я пойду к хозяину.

— Честное слово?

— Самое честное.

Дома Леська двигался на цыпочках, чтобы не разбу­дить Акима Васильевича, который жил теперь в комнате Кавуна. Нюся сняла ботинки и шествовала за ним в чул­ках. Когда

они вошли в Леськино обиталище, Елисей уви­дел на письменном столе записку:

Эпиграмма

Говоря о Врангеле, Думаю об ангеле: Жаль, что этот ангелочек Душу продал Англии.

«Молодец старик! — подумал Леська. — Производ­ство налажено».

Он предоставил Нюсе свою постель, а сам устроился на кухне: не раздеваясь улегся на свое пальто и накрылся бекешей Беспрозванного. Правда, она нестерпимо пах­ла нафталином, но была тяжелой и теплой.

Нюся разделась и юркнула под одеяло, откуда, как зверек, стала оглядывать комнату. Ничего особенного в комнате нет, лишь над кроватью висели рядом две кар­тинки: на одной — девушка в лифчике и трусах, на дру­гой она же, но совсем-совсем голая.

«Наверное, бредихинская любовь», — подумала Нюся, повернула выключатель, чтобы их не видеть, заплакала тихонько, да так, в слезинках, и уснула.

Проснулась она в диком страхе: что-то живое и тяже­лое прыгнуло к ней на ноги. Нюся сбросила эту тяжесть и услышала, как она плюхнулась на пол.

Крыса!

Девушка закричала в голос. Вбежал Елисей и вклю­чил электричество.

Нюся, закутавшись в одеяло и вся подобравшись, за­билась в угол кровати.

— Что случилось?

— На меня кинулась вот такая крыса... Я сейчас же пойду домой... Придвиньте ко мне это стуло: там лежит мое платье и карпетки.

— Вы никуда не пойдете: сейчас три часа ночи.

— Все равно.

— Глупости.

— Нет-нет. Я ужас как боюсь крыс.

— Не бойтесь, я буду с вами. Вы ляжете у стены, а я с краю.

— Ну, не будьте же такой вредный!

Елисей пошел на кухню, взял увесистую кочергу, а когда вернулся, Нюся уже оделась.

— Я вас не выпущу, — твердо сказал Леська.

Нюся заплакала.

— Вы хотите меня снасильничать?

— Но ведь я дал вам честное слово, что не трону вас.

— Я вам не верю, — жалобно протянула девушка.

— Да вы мне просто не нравитесь как женщина! Мо­жете это понять?

— Ну-у? Не наравлюсь? — еще жалобнее протянула Нюся.

— Не нравитесь. Спать!

Елисей лег с краю. Нюся посидела-посидела и тоже прилегла. Одетая. Свет они не выключили. Крыса больше не приходила. Но пришел Аким Васильевич и увидел Леську, спящего между кочергой и девушкой.

Из-под одеяла на колдуна глядели два желтых глаза.

— Девушка, кто вы и зачем?

—

Я Нюся Лермонтова, а зачем, сама не знаю.

— Лермонтова! А вы знаете, что уже семь часов утра?

Упоенный тем, что в его квартире зазвучал девичий голос, Аким Васильевич покатился на кухню. Вскоре туда явилась Нюся и отобрала из рук Беспрозванного само­вар.

— Дайте мне. Вы не умеете.

Аким Васильевич разбудил Леську.

— Ну? Как эпиграмма? Да вы вставайте! У нас в доме девушка, нужно готовить завтрак, сбегайте за кол­басой.

Елисей взглянул на часы.

— Э! Теперь уже не до завтрака. Спасибо за новую эпиграмму. Эта значительно удачнее старой, хотя все еще утонченна. Надо грубее! Понимаете? Хлестче!

Вечером Елисей, возвращаясь с работы, проверил «огневые точки» по Екатерининской, а Нюся по Вокзаль­ной. Итог был очень поучителен: почти все эпиграммы по Екатерининской содраны, все по Вокзальной остались нетронутыми. Молодец Нюська!

* * *

В ближайший свободный день Елисей сбегал в уни­верситет сдавать «Энциклопедию права». В курилке среди студентов уже говорили об эпиграмме, хихикая и ликуя.

— Нет, наши не сдаются, черт возьми! — крикнул какой-то студент, явно выражая общее мнение.

Эта фраза опьянила Бредихина. Значит, не напрасно они с Нюсей поработали. Значит, их жизнь тоже кому-то нужна.

Конечно, Леська понимал, что его работа — капля в море. Но море-то существует! Его за туманом не видно, но оно дышит, его дыханием наполнен весь Крым. Пар­тия каждый раз угощает белогвардейцев таким штормя­гой, что только держись! Взять хотя бы партизанское движение, охватившее Симферопольский, Карасубазарский и Феодосийский уезды. Это не жалкие Леськины листовки. И все же листовки кое-чего стоят. Надо про­должать в том же духе!

В конторе он напечатал одним пальцем новую эпи­грамму, а следующей ночью они с Нюсей снова пошли по улицам, но на этот раз Елисей двигался по Вокзаль­ной, а Нюся осваивала Екатерининскую. Однако теперь они встречались уже не у Дворянского театра на виду у патруля, а на пустой Петропавловской площади. Ели­сей снова пришел первым и некоторое время поджидал Нюсю, прислушиваясь и ожидая звона ее шагов. Ему ка­залось, что ждет любимую девушку, которая спешит к нему на свидание.

Потом они вошли в квартирку — он на цыпочках, она в носках.

Включив электричество, Елисей привычно взглянул на письменный стол: там лежала газета с очерченной синим карандашом фразой Врангеля:

«Я смотрел укрепления Перекопа и нашел, что для защиты Крыма сделано все, что только в силах челове­ческих».

— Нюся! — сказал он девушке утром. — Я сегодня на фабрику не пойду: у меня здесь дело.

Он вошел к Акиму Васильевичу и сел у него в ногах. Старик проснулся.

— Кто это?

— Надо срочно написать разящее стихотворение хотя бы в восемь строк.