О Юре Шатунове и других
Шрифт:
Приехали…
«Доиграешься, Кузнецов!» — вспомнил я прозорливого начальника. Того, что мечтал озвучить свое мероприятие совковым гимном.
Доигрался…
Два пальца в госпитале мне кое-как «отреставрировали»… А третий так и остался с разорванными сухожилиями, с вывернутой в сторону фалангой. Хорошо, хоть совсем его не отрезали. А собирались…
Выйдя из госпиталя, я понял, что крутым гитаристом мне уже не стать. Ни-ког-да! Струнные — теперь не про мою честь… Но ведь остались не менее любимые клавишные!
Пришел в клуб. Посмотрел на зачехленный аппарат. Барабаны на глаза попались. Это, думаю, уже на крайний случай…
Сел за клавишные.
Старый лес, мы ведь не понимали:
Лето не будет вечным,
Осень нас разлучит.
Старый лес… По полосе асфальта
Я покидаю место нашей любви.
А лес все молчит…
Ничего, получилось.
И спасибо тебе,
мой Старый лес,
что твой образ был
в той песне, которая тогда,
в пустом армейском клубе,
вернула мне надежду.
Ты же знаешь,
Старый лес, что без музыки
мне не выжить.
Мы же не раз
об этом с тобой,
говорили, мой всепонимающий
Старый лес…
Глава 4:
Гроза пригородных дач
Для подростков ли мои песни? Нет. Другое дело, что их слушают и подростки. Они оказались самыми верными и последовательными поклонниками. Но песни предназначены им в той же мере, в какой — и взрослым.
Песни я писал для всех. И слушали их все. По крайней мере, тогда, когда «Ласковый май» был в зените.
Ни в одной стране мира не могло произойти того, что произошло у нас: какая-то провинциальная группа в считанные недели взлетела на эстрадный Олимп и заявила во всеуслышанье! «Здравствуйте, я — «Ласковый май»! Прошу любить и жаловать…»
И любили… И жаловали…
Почему? Может, действительно, как объясняют, сложились в Союзе некие предпосылки, и людям захотелось отвернуться от проблем, забыть про них. Выбросить из головы мусор пропагандистских накачек. Послушать песни не о том, как «хорошо в стране советской жить», есть, пить, совокупляться и слушать споры на съездах депутатов. А о другом послушать, о чем-то более простом и вечном. А может, причина успеха в ином: в солисте. Мне такое объяснение как-то ближе.
Впервые на эстраду вышел пацан и запел не красногалстучные марши и не «Чебурашку» — а то, что в какой-то мере отражало его… если не состояние, то идеалы. Запел — словно перескочил через безвременье перестроек — переделок-переналадок и очутился в своем собственном будущем, где уже все спокойно, где осела политическая пена, где вновь в цене оказались любовь, дружба, тяга к прекрасному.
Не потому ли заслушивались «Ласковым маем», что ворвался он в наш дурной мир бесхитростной телеграммой из будущего?
Не потому ли полюбили Юрия Шатунова, что сам он в силу своего возраста уже принадлежал и принадлежит этому будущему? Разве поверили бы нам, если послание с грифом «Ласковый май» принес бы в страну другой человек? Другой «разносчик телеграммы»? Старый, хоть и молодящийся, насквозь циничный, хоть и игриво улыбающийся с эстрады? Нет! Нет!! Нет!!! Нужен был иной солист.
И я начал искать такого солиста в оренбургском интернате № 2. Вернее, продолжил. Потому что в этом интернате я успел поработать перед армией. Мы с бывшим директором закупили тогда аппаратуру, плохонькую, но по тем меркам вполне сносную, можно было работать. Я намеревался создать детскую группу. Но не успел: пришла повестка из военкомата. Проводы в армию получились спешными,
К тому времени я уже приблизительно знал, как будет выглядеть будущая группа (сказался армейский опыт). Не было проблем и с репертуаром — не торопясь, я доводил до нужного уровня первые свои песни («Маскарад», «Вечер холодной зимы», «Встречи», «Старый лес»). А вместе с решением вернуться в интернат окрепла во мне самая важная идея, которая потом и определила успех. Идея сделать солистом пацана и только пацана.
Мысленно я даже составил себе нечто вроде «фоторобота» этого пацана. Правда, в отличие от милицейских эрзац-портретов, где воссоздавалась лишь внешность, фоторобот моего будущего солиста включал и голосовые данные, и музыкальность слуха, и черты характера…
«Фоторобот» был, а того, кто хотя бы отдаленно с ним совпадал — нет.
Кого я только не перепробовал на эту роль, но ни в ком не было толка! Впору — хоть развешивай по всем городам и весям Оренбуржья ориентировку с отчаянным призывом: «Его разыскивает… популярность!»
Друзья, видя мои мучения, советовали: «Да плюнь ты на этот интернат. Сколоти группу на стороне, со взрослыми музыкантами и солистами. Вон сколько талантливых ребят без дела. Неужели непонятно, что единомышленником сможет стать только сверстник?.. Плюнь, плюнь на этих пацанов!».
Но я плюнул на советы.
Если задумал что стоящее (или считаешь, что стоящее), самое вредное — обращать внимание на чужие подсказки. Надо остерегаться советов. Надо сквозь них идти напролом к своей цели.
(Сейчас, когда начинающие солисты, музыканты звонят мне и просят высказать свое мнение по какому-либо поводу, что-то посоветовать, я всегда отвечаю: «Единственно, чем могу помочь — это не вмешиваться в ваши дела, ничего не советовать»).
…Время шло. Аппаратура простаивала. Солиста не было. И вдруг на моем горизонте появился Слава Пономарев. Надо сказать, что за время моей армейской службы в интернате произошла смена власти. Старый директор куда-то ушел, а на его место перевели Валентину Николаевну Тазикенову, которая до этого руководила Акбулакским детдомом (это в области, неподалеку от Оренбурга). То ли женщиной она оказалась предусмотрительной, то ли Макаренко со своей методикой был у нее в особом почете — уж не знаю, но из бывшей своей вотчины она привезла в Оренбург, как в свое время Антон Семенович — в Куряж, несколько старших воспитанников и выпускников.
Среди этой ударной бригады оказался и Слава. (После окончания десятилетки он остался работать в детдоме кочегаром. Работа ему не шибко нравилась, и он с благодарностью принял тазикеновское предложение поехать в Оренбург вместе с ней).
В Оренбурге Валентина Николаевна устроила Славу руководителем интернатского технического кружка.
Пока Пономарев возился с картингами, ему было не до музыки. Но когда дела в техническом кружке пошли нормально — Слава заглянул в мою рабочую каморку. Не мог не заглянуть… По натуре он был музыкантом. Вернее, любителем музыки, как и я. Играл на гитаре.