О. Бендер младший. Комиссар радости
Шрифт:
Садятся. Библию – сразу на стол. Я интересуюсь – «что за книга?». «Там все про вас!», – говорят, – почитаете на досуге!». Вот, интересные люди какие, первый раз в гостях – и сразу с таким отношением. Они мне моментально понравились, и книга – такая большая с золотыми буквами. Пролистал, чувствую – «моё»: за душу каждое слово цепляет!
Один, высокий, худощавый, обстоятельный такой, мне стал тихим голосом истории рассказывать. А другой, маленький, золотозубый, чернявый с кучерявыми волосами, по дому ходит
– Давно благотворительностью занимаетесь?
– Давно! Совсем не пробовал… пока…, – почему-то сбивчиво соврал я любителю икон.
– Это правильно! Честным трудом наворованное отдавать трудно, а вот незаконно скопленное личное имущество само благотворительности требует, так ведь? – незнакомец одарил меня золотой улыбкой.
– Как вы интересно формулируете запретные темы, вам бы прокурором
подрабатывать на полставки, озолотились бы!
– Уже! – парень довольно указал кривым указательным пальцем на свои идеальные зубы.
– Это всё благодаря этой книге! Она творит чудеса, открывает любые двери, исполняет любые желания! – привычно вступил в разговор «обстоятельный». – Вот, у вас какое заветное желание?
– У меня? В юности хотелось гарем иметь… потом миллион… а сейчас даже и не знаю…
– Лысина! – воскликнул вдохновенно длинный.
– Что лысина? – засмущался я, бережно поглаживая обнаруженную плешь.
– Мы изучили эту книгу от корки до корки, и вот что поражает больше всего…
– Что?
– Везде, во все времена, у всех народов, лысеющие мужчины не принимали себя в таком виде… Категорически!
– Правда?
– Были бунты, акции протеста, погромы…
– Да, что там погромы, – подхватил кучерявый, – войны начинались, великие армии сходились и расходились в чистом поле…
– Спартак! Взбунтовался, когда у него стали выпадать первые волосы, вот почитайте, – гость проворно пролистал страницы Библии прямо перед моим носом.
– Иди ты!
– А Леонид почему повёл только триста спартанцев на персов, вы никогда не задумывались?
– Тык… они же это…, – растерялся я.
– Именно, он вывел всех недовольных своим правлением мужчин… догадываетесь?
– Да! Каких?
– Лысеющих, конечно…
– Не сбрасывать же их со скалы, – ухмыльнулся золотозубый, – это ж Спарта!
– Лысых не любит никто! В древние века их просто сжигали на кострах!
– Как ведьм! – выпалил возбуждённо чернявый.
– А Папа!?
– А что мой папа? – удивился я.
Худощавый предъявил мне картинку с Папой Римским прямо под нос.
– Папа Римский почему носит тюбетейку, а?
– Лысина! –
– Прячет!
– Иначе погромы.... – уверенно подтвердил коротышка.
– Войны…!? – согласился с ними я.
Гости переглянулись, потом многозначительно посмотрели на меня.
– Эта книга… заговорщицки начал тянуть слова обстоятельный – вообще написана…
– Масонами о трагичной судьбе лысых! – выпалил вдруг маленький человек, снимая икону со стены, чтобы рассмотреть её поближе.
Я обомлел от такой информации и стал сильно прижимать священную теперь для меня книгу к груди.
– Это тайна, об этом никто не знает! Т-ссы!
Золотозубый осторожно подошёл к окну и заглянул за занавеску, затем дал знак товарищу продолжать.
– Лысые – это особая каста людей.
– Жрецы! – вставил свои пять копеек кучерявый.
– Лысина обозначает в мужчине независимый ум.
– Мудрость! – поддержал вторым голосом чернявый.
– Доброту души.
– Щедрость!
– Бескорыстное служение идеалам добра…
– Всё в этой книге! – мелкий попытался вырвать Библию из моих рук.
– Сколько!? – твёрдо спросил я, смотря прямо в добропорядочные глаза агрессору.
Проповедники переглянулись, и длинный продолжил.
– Рецепты были зашифрованы…
– Нострадамусом! – выстрелил в меня кучерявый.
– В тысяча пятьсот…
– 13-ом веке!
– Когда он остался в пустыне один… – медитировал с закрытыми глазами длинный.
– Чтобы ему приснилась таблица… этого, как его…, – защёлкал пальцами чернявый, ожидая подсказки партнера.
– Менделеева? – вырвалось у меня.
– Конечно, Менделеева! – спокойно подтвердил основательный, – именно он впервые запретил…
– Американским индейцам! – коротыш опять попробовал оторвать книгу от моей груди.
Худощавый резко открыл глаза и, удивлённо глядя на товарища, продолжил, – запретил снимать скальпы с бледнолицых, так как это…
– Оскорбляло их мужское достоинство…, – невозмутимо продолжил кучерявый, взявшись за икону – а икона какого года?
– Тысяча пятьсот… то есть 13-ого века, тьфу! – запутался в показаниях я, – семнадцатого века, семнадцатого!
– Дорогая…, – пробурчал он.
– Что?
– Дорога, наверное, вам, говорю я, – его желтозубая улыбка вселяла в меня непонятный оптимизм.
– Память о дедушке, он у меня был священником.
– Теперь понятно, откуда в Вас такое сочувствие…
– Такая боль! – мелкий не хотел выпадать из ставшего уже камерным разговора.
Длинный, с укором посмотрев на партнера, стал доставать из портфеля какие-то бумаги.
– Боль за всех униженных и оскорбленных…
– Лысеющих… в одиночестве… – кучерявый пытался соответствовать загадочному тону беседы.
Конец ознакомительного фрагмента.