Оазис человечности

Веро Марк

Умные глаза, чудилось, все понимали и прощали, внимательно и с интересом осматривая мир. Они будто светились каким-то тайным знанием, которое доступно всем, но принимается единицами: простые истины бытия всегда труднопознаваемы.

Судьба этого юноши на самом деле была необычайна и удивительна даже для повидавших чужеземные страны и диковинки смелых путешественников. В свои молодые года он успел побывать почти во всех уголках Средиземноморья, узнать быт, научиться подражать диалектам и оттенкам языков с впечатляющим искусством. Его случайные учителя находили ученика талантливым, способным и восприимчивым, а уж то, как он смело и с легкостью брал самые трудно выговариваемые фразы, повергало тех в глубокий

восторг; таким образом, за какой-то десяток лет странствий этот юноша, бывая в портовых городках разных стран и нигде не задерживаясь подолгу, познал то, что не каждый познал бы и за всю свою жизнь, отметая при этом всякую ложную скромность. Цель этих путешествий являлась полной загадкой для тех, кто его знал: прежде времени он не хотел ее раскрывать. А в том, что цель эта была, не могло быть никаких сомнений: отвага и смелость в нем не сочетались с авантюризмом и бездумностью.

Именно поэтому была уверенность, что путешествия эти не носили случайного характера. Города, страны, обычаи и взаимоотношения целых народов, заботы отдельных людей – все это кружилось в вихре времени. Легко представить, какого склада человека могла сформировать подобная среда, если он взрослел в ней и рос. Легко представить и… легко ошибиться: заблуждение подкарауливало тут же, выжидая лишь миг, когда кто-то увлечется внешней стороной. Главная ошибка как раз и заключалась в том, что видимое лежало на поверхности, выделяясь подобно кроне высокой сосны среди кустарников и рощиц, но сколько оставалось сокрыто в тех самых рощах – и вообразить было трудно! А корни всего зачастую лежали именно там, в глуби, аккуратно сокрытые от посягательств любопытных глаз.

Молодой паренек со светлыми глазами, будто дышал добром и теплом зимнего солнца, бодро шагая к цели. Дорога была не такая близкая, и он вспоминал прожитые года. Они не были легкими и безоблачными, как у более счастливых ровесников. С раннего детства судьба повернула к нему одно из самых немилосердных лиц: он страшно рано, еще будучи совсем ребенком – в возрасте всего восьми лет, лишился своих родителей. И, может быть, эта утрата не была бы так болезненна для него, если б это стряслось раньше, в пору безмятежного счастья, когда весь мир велик и прекрасен – и кажется, что так будет продолжаться всегда. Но он запомнил своего отца, трудолюбивого рыбака, смело выходящего в море на своем утлом суденышке даже в непогоду; а по временам родитель бывал в качестве грузчика в доках Остии, портовом городке, расположенном совсем неподалеку от Рима к юго-западу. Запомнил свою мать, уважаемую и добродетельную женщину: она была так кротка и терпелива к людям! И в нужде сохраняла человеческий облик и доброе отношение, так что любой знал: в случае беды он мог смело обращаться к ней. И не стоило опасаться быть выпровоженным за дверь с миной неудовлетворенного желания помочь. Она всегда делила со страждущими и последний кусок хлеба, и последний кусок ткани для туники, если старая совсем пришла в негодность. О, как тяжела ноша знания и ноша чувств! Успеть узнать и успеть осмысленно полюбить… и так быстро, так неожиданно потерять близкое сердцу родное существо!..

Но это только придало ему мужества, закалило характер, и он спокойно принял волю судьбы и желание богов; так случилось, что он не обозлился на мир, на людей, которые не смогли помочь его родителям, когда те так отчаянно нуждались в этом. Он так и не узнал всех подробностей, кроме того, что они пали жертвой чьей-то злой власти, что они оказались вовлечены куда-то помимо своих желаний и за общую неудачу заплатили самую высокую цену. Но ничего более конкретного он не выведал у немногочисленных свидетелей той давней драмы. Да и последних становилось с каждым годом все меньше и меньше.

Он шел, доброжелательно улыбаясь прохожим. Мало кто обращал на него внимание, считая

его, по-видимому, одним из тех безумцев, которые сошли с ума и не помнят своего несчастья, не знают своего безумия, не имеют никаких мыслей в голове, а потому являются безобидными простачками, годными лишь для увеселения площадной толпы в дни празднеств. А улыбаться в этом мире всем встречным могли одни лишь безумцы или святые, что далеко не каждый отличал, путаясь и принимая одного за другого. Люди проскакивали мимо, поглощенные важными заботами. Никто так и не удосужился заглянуть в его умные глаза, его живое, дышащее красотой и здоровьем, лицо, его аккуратно уложенные волосы. Казалось, он обладал даром незаметности, будучи сам наиболее заметным.

Так, миновав улицы, заросшие домами, он добрался до неприметной на первый взгляд тропы. Спускаясь со склона холма, она огибала храм Исиды и Сераписа, и вела на север – к возвышению, затем переходившему в склон эсквилинского холма. Но так далеко не было надобности идти. Здесь, среди широких просторов теснились бедняцкие хижины. Долина между холмами, как весеннее поле, было засеяно ими до такой степени, что, если подняться на пригорок и перевалить чрез него, то можно было ненароком свалиться на чью-то крышу.

Странник выискал несколько, около пяти-шести лачуг, что вплотную прижались друг к дружке, точно пытаясь согреться. Небольшие участки земли, окружая дома там и сям, сейчас, в зимнюю пору, пустовали, но в лучшие времена здесь наверняка можно было собрать обильный урожай – как никак, прокорм для хозяев.

В ответ на его уверенный стук дверь мягко отворилась. За ней открылось большое пространство, в разных местах оно пересекалось перегородками и кирпичными стенами, образуя комнатки для жильцов. Кое-где прямо из земли росли кусты вечнозеленых трав, аккуратно ухоженные и, видимо, тщательно стриженные. Хитросплетения зелени составляли диковинную композицию: в ее чертах можно было угадать какие-то незнакомые буквы. Целое слово затаилось на полу, неся отпечаток символичности и значимости. Юноша вошел в дом странных жильцов.

– Заходи, Астрей! Я ждал тебя со знанием и верой, как и любой римлянин знает и верит в то, что завтра солнечный диск, ведомый златогривыми конями Гелиоса, вновь выкатится на небесную тропу, вновь озарит радостью новую жизнь; я знал и верил… знал, что это событие непременно случится, если на то будет воля небес; верил, что ты придешь и принесешь благую весть, – приглашая войти, воскликнул радушный хозяин (то, что открыл хозяин, было видно по всему: и по осанке, и по виду, и по жестам) этой необычной группы домов, внешне различных, но внутри составлявших одно целое.

– О, терпение твое не знает границ и безмерно, как суровый океан, несущий благо и добро тем, кто его понимает, суровый и строгий с теми, кто заслуживает этого, – ответил Астрей.

– Принеси же щедрый дар своему Нептуну, смелый моряк! – лукаво и с блеском в глазах улыбнулся хозяин.

– Я вижу чистый лучезарный свет в твоих глазах, мой друг! Он наполняет мое сердце радостью. Но что же я испытываю твою сердечность? С моей стороны это тяжкая вина.

Хозяин закрыл дверь и вместе с гостем проследовал в глубь дома.

– Вот же оно, – с этими словами Астрей извлек из котомки письмо и бережно передал его из рук в руки, – верю, что оно несет радость!

– Да, Астрей, именно такой и должна быть настоящая вера! Зачем же верить в то, что несет не радость и свет, а печаль и тьму? Ведь то, во что мы горячо верим, обязательно воплотится в жизни, а иначе и быть не может – и наши усилия и терпение в деле столь важном обернутся явью!

Они прошли в комнату и удобно устроились, сев на дубовые стулья, сделанные с любовью; веселые узоры и линии на спинке обращали внимание и заставляли задуматься, равно как и непонятная зелень на полу в передней.