Об этом не сообщалось…
Шрифт:
Гестаповцы явились к нему на квартиру в третьем часу ночи. Грубо, но без битья, разбудили Раховых и отвезли Николая в городскую тюрьму. Мариупольские палачи мало чем отличались от своих полтавских коллег. Те же методы, только тут чувствовался более «серьезный» к нему подход – две недели без допросов в окружении провокаторов, пять дней методических избиений в сыром полутемном застенке.
Знакомый ещё с училища с техникой бокса, Николай обратил внимание, что избивают его по науке, чтобы не искалечить, и даже синяки ставились
С первых же слов гестаповский офицер предложил Рахову чистосердечно написать, как и когда он был завербован советской разведкой и какое задание должен был выполнить в Мариуполе. Николай категорически отвергал все обвинения. Его допрашивали, били и снова допрашивали.
Однажды ночью – шла уже пятая неделя со дня ареста – Николай услышал на соседних нарах приглушенный шепот. Не нужно было даже напрягать слух, чтобы понять, что речь шла о побеге. Перебирались всевозможные варианты, обсуждались кандидатуры надежных людей.
Очередная гестаповская провокация? А если нет? Если побег готовят действительно патриоты? Как ему поступить? Промолчать на очередном допросе – значит дать козырь в руки следователя, если это провокация. Сообщить же о заговоре – значит поставить под удар ни в чем не повинных людей, если действительно побег готовится. Такой задачи с двумя неизвестными Рахову решать ещё не приходилось. За «иксом» и «игреком» стояли человеческие жизни, его собственная жизнь и судьба порученного ему дела.
На камеру навалился тяжелый сон. Измученные и избитые люди бредили и стонали во сне. Николай лежал с открытыми глазами. Сомнения терзали его воспаленный мозг, он перебрал в уме десятки вариантов, но ни один из них не подходил. Что же делать?
Едва забрезжил рассвет, его снова вызвали на допрос.
– Как спали, Рахов?
– Спасибо, как всегда…
– Сегодня у вас слишком утомленный вид. Всё думаете? Прикидываете, как бы вывернуться?
– Разрешите задать вопрос, господин следователь.
– Я вас удушаю.
– Если доведенный до крайности пытками и побоями заключенный решится бежать, что ждет его близких?
– Их расстреляют. И его тоже. А вы имеете в виду что-то конкретное?
– И да и нет. Сегодня я всю ночь думал о себе.
– Интересно.
– Ведь есть же предел человеческих возможностей! Есть та черта, за которой всё становится безразличным! И тут мне пришла в голову простая мысль: ведь если я, отчаявшись в этом аду, сбегу, это совсем не будет означать, что вы правы и я действительно советский разведчик. Всё значительно проще: каждый человек стремится во что бы то ни стало выжить. Даю вам слово, знай я, что меня оставят в покое, я не задумываясь признался бы во всем, чего вы от меня требуете. Но это было бы неправдой. А другого выхода из этого круга в созданных для
– Что ж, вы правы. Но только отчасти. Для вас лично выход есть.
– В чём же он?
– В том, господин Рахов, что мы сейчас выпьем с вами кофе с ромом, выкурим по сигарете, и вы пойдете приводить себя в порядок. А потом я познакомлю вас с одним очень интересным господином.
– И я смогу увидеть жену?
– Только попрощаться. Сегодня ночью вы уезжаете отсюда. Надолго. А о жене не беспокойтесь. Кстати, всё время, пока вы находились здесь, она получала приличный паек – на уровне специалиста-металлурга.
– Значит, всё это?…
– Да. И от лица нашей службы я приношу вам извинение. Но поймите и нас. Что стоит пара зуботычин по сравнению с опасностью, что в наши ряды может затесаться враг?
Поздно вечером Николай в сопровождении гитлеровского лейтенанта заехал домой. Глядя в осунувшееся лицо жены, ловя её встревоженный взгляд, он испытывал острую боль, но держал себя в руках, старался казаться веселым. Жизнерадостности же гитлеровца с лихвой хватало на всех троих. Откупорив бутылку трофейного вина, лейтенант предложил выпить за успех и за то, чтобы счастье фрау и герра Раховых было голубым, как весеннее небо. Той же ночью Рахов выехал в Волноваху.
Около месяца он жил здесь на конспиративной квартире, где под руководством двух офицеров-разведчиков постигал тайны шпионского ремесла. Экзаменовал Николая сам Фаулидис. Он остался доволен знаниями курсанта. Особый восторг у матерого шпиона вызвало мастерство лейтенанта в стрельбе. В полутемном тире, с двух рук Рахов точно поразил быстро мелькающие мишени. После экзаменов Николаю торжественно объявили, что он оставлен инструктором при зондеркоманде господина Фаулидиса, которая уже известна читателю под названием «команда Локкерта».
Эта команда вела подрывную деятельность против наших войск, главным образом Южного и Северо-Кавказского фронтов. И хотя она находилась в подчинении начальника абверкоманды полковника Визера, Фаулпдис имел определенную независимость и имел право самостоятельно проводить крупные операции. Зондеркоманда имела в Мариуполе и Волновахе свои курсы по подготовке разведчиков и диверсантов, которые ежемесячно забрасывались на восточное побережье Азовского моря и даже в районы Астрахани, Грозного, Туапсе, Тбилиси, Сухуми и Батуми.
Непосредственным начальником Рахова был лейтенант Александр Кранц, с которым у Николая очень скоро установились почти приятельские отношения. На работе Кранц был службистом до мозга костей, и с его курсантов, прежде чем они получали удовлетворительную оценку, сходило по семь потов. Кроме того, он был неплохим специалистом подрывного дела. Наблюдая за лейтенантом на полигоне, Николай неоднократно вспоминал слова Дубровина, что один вымуштрованный абверовцами головорез может наделать много бед в советском тылу.