Об Илье Эренбурге (Книги. Люди. Страны)
Шрифт:
Эренбург не отвергает грандиозного плана, думая о котором соотносит Ленина с Петром, хотя, симпатизируя «размытому уюту» прежних дней, сочувственно допускает, что
Какой-нибудь Евгений снова возмутится И каменного истукана проклянет, Усмешку глаз и лик монгольский, И этот трезвенный восторг, Поправшего змеи златые кольца Копытами неисчислимых орд.Он искренен, когда признается: «Революция, трудны твои уставы!» — и когда надеется, что его будущий читатель
Средь мишуры былой и слов убогих, СредьВ марте 1921-го, переполненный нереализуемыми в Москве литературными планами, среди которых сатирический роман «Хулио Хуренито» (этот замысел обсуждался с Бухариным, именно под него была получена «командировка») и книга о новом левом русском искусстве, напомнившем прорывы в будущее ротондовских художников, рукописи стихов и «Портреты русских поэтов», начатые еще в Киеве, а законченные в Москве, — со всем этим духовным и материальным багажом Эренбург погрузился в вагон Москва — Рига и отбыл с женой на Запад, намереваясь осесть в Париже. Уже в поезде он написал стихи, в которых есть внутренняя раскованность, какой, пожалуй, не хватает «Московским раздумьям»; она и в признаньях:
Повторить ли, что я не согласен, Что мне страшно?.. —и в зарисовках:
Я не забуду очередь, Старуший вскрик и бред, И на стене всклокоченный Невысохший декрет, —и в откровенной надежде на недалекое будущее, когда Москва забудет «обиды всех разлук» и ответит «гулом любящим на виноватый стук».
Начинается новая полоса жизни Эренбурга. Стихи писались лишь поначалу этой, скорее зарубежной, жизни (отчасти как бы между прочим, по инерции) и в ее конце, но уже совсем всерьез, и — лучшие у Эренбурга.
Быстро высланный из Парижа, Эренбург обосновался в Бельгии, где им залпом был написан давно задуманный и в деталях продуманный сатирический роман «Необычайные похождения Хулио Хуренито и его учеников», остающийся лучшей и самой знаменитой книгой Эренбурга. Книга сразу замышлялась как сатирическая и антивоенная; события русской революции и Гражданской войны вошли в роман, придав ему дополнительные измерения и остроту. «Хулио Хуренито» издали в 1922 году (в Берлине, а потом в Москве), перевели на все европейские языки; он принес автору писательскую славу. На ее фоне затерялась написанная следом небольшая книжка стихов «Зарубежные раздумья». Так произошла смена литературной ориентации: Эренбург стал прозаиком, стихи теперь он пишет только в перерывах между большой работой над прозой (когда роман завершен или произошел сбой в работе).
Между тем в стихах «Зарубежных раздумий» Эренбург многое сказал — о времени и, главным образом, о себе. Напряженная работа над сатирическим романом потребовала переключения, и в стихах Эренбург сдержанно торжественен. Думая о происшедшем в России, он понимает, что это — не конец света:
Будет день и станет наше горе Датами на цоколе историй.Образ голодной страны фантастов в этих стихах не плакатен:
Там, в кабинетах, схем гигантских, Кругов и ромбов торжество, А на гниющих полустанках Тупое, вшивое «чаво?»На Западе комфортно, сытно и — все как прежде, а все новое — в России:
Да, моя страна не знала меры, Скарб столетий на костер снесла, И обугленные нововеры Не дают уюта и тепла.Когда некий знакомый, снова увидев Эренбурга в «Ротонде», сказал ему: «Что-то вас давно
101
ЛГЖ. Т. 1.С. 398.
Над персонажем романа по имени Илья Эренбург автор подтрунивал, даже издевался; в стихах он серьезен и даже пафосен:
Я не трубач — труба. Дуй, Время! Дано им верить, мне звенеть,хотя и здесь возникают самобичующие ноты:
В безгневный день припал и дунул — И я безудержно завыл, Простой закат назвал кануном, И мукой скуку подменил.Эти, может быть, запальчивые строки критика обошла вниманием, желая спрямить путь их автора к революции, между тем они — свидетельство двойственного, амбивалентного, как теперь принято выражаться, отношения к ней; в любом случае, победа революции — это победа над поэтом:
И кто поймет, что в сплаве медном Трепещет вкрапленная плоть, Что прославляю я победы Меня сумевших обороть?В декабре 1921-го в Берлине, куда он осенью перебрался, Эренбург начал писать новый роман «Жизнь и гибель Николая Курбова». Книга писалась трудно, долго, с перерывами, которые не признающий праздности Эренбург заполнял иной работой. В первый же перерыв, в январе 1922-го, залпом была написана новая книжка стихов «Опустошающая любовь», по-своему продолжавшая главную идею романа, на замысел которого, в свою очередь, повлияли популярные на Западе в начале века идеи о самодовлеющей роли «пола».
Стихи эти отличает торжественность лексики, классическая строфика и пренебрежение к ясности их содержания (лишь иногда стих становится прозрачным — «Ты Канадой запахла, Тверская…» или «Когда замолкнет суесловье»). «Опустошающая любовь» — не любовная лирика в принятом смысле; сформулировать «общую идею» ее не просто.
Языковая стихия Андрея Белого, прозой которого тогда была увлечена едва ли не вся русская литература, владела Эренбургом в пору работы над «Курбовым», и даже в завершенном поздней осенью 1922-го романе следы этого воздействия остались. Еще одно, все возрастающее, воздействие на Эренбурга оказывала лирика Пастернака. Эти две волны, усиленные прежде неведомым Эренбургу психологическим комфортом массового успеха, ощущаются в стихах, написанных в январе 1922-го, — стихах о любви, которая, как известно со времен Данте, правит миром:
Здесь в глухой Калуге, в Туле иль в Тамбове, На пустой обезображенной земле Вычерчено торжествующей Любовью Новое земное бытие.Это новое бытие пока Эренбургу чужое:
Глуха безрукая победа. Того ль ты жаждала, мечта, Из окровавленного снега Лепя сурового Христа?Оно отрицает прошлое, ибо пожар революции испепеляющ:
Взвился рыжий, ближе! ближе! И в осенний бурелом Из груди России выжег Даже память о былом, —