Объективное знание. Эволюционный подход

Поппер Карл Раймунд

(justification), и заменить его предположением, что они суть догадки или предположения, ни в каком оправдании не нуждающиеся. Рациональность как составная часть научного исследования при этом не отвергается, как в традиционном скептицизме, но смещается с порождения гипотез на их критику или опровержение, которые, по мысли Поппера, проводятся строго дедуктивным образом. Это значит, что хотя предположения, безусловно, «направлены индуктивно» (важнейшие из них — это универсальные или статистические обобщения), они не являются выводами, а опровержения хотя и являются выводами, но не индуктивны. Таким путем философия предположений и опровержений, как ее стали называть, делает излишней всю теорию индукции со всеми ее темными местами и противоречиями.

Центральная тема «Объективного знания», заявленная в названии книги, состоит в том, что научные гипотезы не только не оправданны и не могут быть предметом оправдания, но что они и не мнения (beliefs) и в достаточно ясном смысле не могут быть предметом мнения. Дополнительная тема, к которой я еще вернусь, — что научные гипотезы обычно даже и не истинны и что хотя мы иногда можем получить истинные гипотезы, которые надо ценить, мы вполне можем рассматривать науку как стремление не столько достичь истины, сколько приблизиться к ней. Короче говоря, большая часть научного знания является не оправданной, не истинной и не мнением.Научное знание, в понимании Поппера, является расширением обыденного, повседневного знания, основанного на здравом смысле (commonsense knowledge), и имеет много

общего с ним, но мало общего с тем, что профессиональные философы обычно считают предметом теории познания. Нет сомнения, что именно этим объясняется тот факт, что Поппер все еще совершенно неизвестен как эпистемолог и что его имя не появляется ни в одной из многочисленных антологий по эпистемологии ^{63} .

Доктрина объективности научного знания предвосхищается в различных местах «Логики научного исследования», особенно в разделах 8 и 27, а также в главе 23 «Открытого общества», где четко охарактеризованы социальные предпосылки научной деятельности. К предшественникам, которых признает Поппер, относятся Платон, Кант, Гегель, Больцано, Фреге и Генрих Гомперц (ср. с. 123-128 настоящей книги). В чем «Объективное знание» выходит далеко за пределы их идей — так это в повышенном внимании к биологическому контексту человеческого знания. Как ни странно, но именно биологические соображения подчеркивают решительно непсихологический характер научного знания, как и значительной доли нашего повседневного знания, и позволяют Попперу противопоставить его субъективному, или диспозициональному, знанию как у людей, так и у животных. Наука представляется здесь (с. 114) как человеческая конструкция, подобная птичьим гнездам, бобровым плотинам и другим приспособлениям, с помощью которых организмы улучшают свою приспособленность к миру экзосоматически-ми (негенетическими) средствами. С рационалистической точки зрения наука — самая важная часть попперовского мира 3, мира абстрактных, но созданных человеком идей, языковых и художественных творений, «культуры» в некотором облагороженном смысле этого термина, которым с такой легкостью злоупотребляли.

Как я уже сказал, работы, собранные в «Объективном знании», оригинальны в том плане, что в них человеческое знание представляется как истинно биологическое явление. Однако структурное сходство между процессом предположений и опровержений, с одной стороны, и эволюцией путем дарвиновского естественного отбора, с другой, было признано Поппером гораздо раньше (например, в «Логике научного исследования») и было противопоставлено сходству между индукцией по Юму и ламаркистским обучением. Однако сравнить конкуренцию между гипотезами с конкуренцией между организмами или между видами еще не значит подняться существенно выше уровня поясняющей метафоры. Только когда обитатели мира 3 рассматриваются как подлинные (хотя и экзосоматические) органы, а не как организмы, становится возможным понять их развитие как особый вид биологического развития.

Шестая глава «Объективного знания» — «Об облаках и часах» — исторически первая из трех глав этой книги, в которых излагается теория миров 1, 2 и 3 (соответственно — физического мира, ментального мира и мира культуры); в ней проводится разносторонний анализ проблем философии разума (mind), философии математики и практики исторической интерпретации. Название этой главы взято из раздела 6 («Часы и облака») второго тома — "The Open Universe" («Открытая Вселенная») — попперовского «Постскриптума». (Интересно отметить, что «Часы и облака» — название произведения для хора, написанного в 1972-1973 венгерским композитором Дьердем Лигети. Вряд ли можно сомневаться в том, что это выражение Лигети узнал от Имре Лакатоса, своего современника и сотоварища по эмиграции, свободно пользовавшегося для своих целей гранками «Постскриптума», оказавшимися в его распоряжении). Вместе с тем шестая глава «Объективного знания» идет дальше индетерминизма «Открытой Вселенной» (в первоначальном варианте этой книги) в том, что для того, чтобы существовали свобода и творчество, «одного индетерминизма недостаточно»(с. 219). Чтобы в мире были искусство и наука, физический мир должен содержать не просто каузальные разрывы, но каузальные разрывы, открытые для использования целенаправленными мыслителями. В самом деле, если бы мы не могли манипулировать частями физического мира по своей воле, научные гипотезы невозможно было бы ни выдвигать, ни испытывать. Это — исходный пункт идеи мира 3 — в значительной мере автономной области, способной взаимодействовать с физическим миром 1 через посредство ментальной деятельности, происходящей в мире 2. Важность мира 3 для нашего понимания человеческого «я» составляет ядро попперовского вклада в книгу "The Self and its Brain" («„Я" и его мозг»), написанной им совместно с сэром Джоном Экклзом и опубликованной в 1977 году.

В «Объективном знании» есть несколько спорных тезисов, которые остаются дискуссионными и через 30 лет и заслуживают более активного обсуждения, нежели то, которого они до сих пор удостоились. Один из этих тезисов — решение прагматической проблемы индукции, очерченное в разделе 9 главы 1. В то время, когда готовилось к публикации «Объективное знание», Поппер работал над своими развернутыми «Ответами моим критикам» для "The Philosophy of Karl Popper", 1974 («Философия Карла Поппера»), — посвященной Попперу книги из серии «Библиотека живых философов» под редакцией Пола Артура Шилппа. Во «Введении» к части III этих «Ответов», адресованных авторам группы эссе по проблеме индукции, Поппер воспользовался случаем воспроизвести некоторые части глав 1 и 2 «Объективного знания», включая упомянутый мною раздел 9. Читатель «Объективного знания» может не знать, что в текст «Ответов» были вставлены некоторые дополнительные замечания о прагматической проблеме индукции. Мне кажется, что эти замечания, добавленные Поппером по моему предложению, стоит кратко изложить здесь, поскольку в них возрождается идея (ясно сформулированная в разделе 20 книги Поппера "The Poverty of Historicism", 1957 («Нищета историцизма»), что научные теории говорят нам не столько о том, чего можно достичь, сколько о том, чего достичь нельзя. Из этого следует, что мы не должны — как, к сожалению, это делает Поппер в разделе 9 главы 1 — говорить о «предпочтении» одной теории другой в качестве «основания для практических действий», поскольку теории не дают практических рекомендаций. Когда мы обдумываем, как нам действовать, — что можно не очень точно назвать «основанием для практических действий», — предметом обсуждения является не какая-либо теория, а практическое предложение (часто речь идет о каком-то изобретении). Коль скоро этот логический момент осознан, становится почти тривиальным, что наилучшее предложение — то, которое лучше всего противостоит критике. Здесь-то и наступает очередь теорий: они обеспечивают критику, но не более того. В частности, они не дают нам никаких позитивных рекомендаций о том, как действовать. Когда Поппер ближе к концу указанного раздела говорит, что «вполне возможно, что мир, каким мы его знаем, со всеми его прагматически релевантными закономерностями, в следующую секунду распадется на составные части» (с. 32), он не имеет в виду, что регулярности могут распасться на составные части (хотя, конечно, они это могут). Он имеет в виду, что не регулярности, не теории, которые мы принимаем, несут ответственность за наши практические успехи.

Еще один позабытый тезис «Объективного знания», к которому мне хотелось бы привлечь внимание, — это предположение, что «метод проб и устранения ошибок... не является эмпирическим методом, а принадлежит логике ситуации»(с. 75). Сформулировав на предыдущей странице против теории изменчивости в сочетании с естественным отбором уже знакомое обвинение в нефальсифицируемости, Поппер затем высказывает предположение, что, характеризуя дарвинизм как некоторый вариант ситуационной логики, он

установил его «логические, или априорные, компоненты». Ко времени своей дарвиновской лекции «Естественный отбор и возникновение разума», прочитанной в 1977 году, он уже отказался от мнения, что доктрина выживания наиболее приспособленных эмпирически пуста. Однако, насколько мне известно, он никогда не отказывался от идеи, что только методом проб и ошибок и никаким другим способом организмы, в том числе люди, могут узнать то, чего они еще не знают.

«Объективное знание» посвящено Альфреду Тарскому, и потому может быть уместным завершить это «Послесловие» оценкой перипетий последующей судьбы попперовского тезиса о том, что «поиск правдоподобности (verisimilitude) —более ясная и более реалистическая цель, чем поиск истины», и особенно тезиса Поппера о том, что «в то время как в эмпирической науке мы никогда не можемиметь достаточно веские аргументы для притязания на то, что мы на самом деле достигли истины, мы можемиметь весомые и достаточно (reasonably) хорошие аргументы в пользу того, что мы, возможно, продвинулись к истине» (с. 64). Как указывает Поппер в главе 9, он никогда не сомневался в своем суждении, что Тарский реабилитировал классическое понятие истины как соответствия и показал, что истина — идеал, который можно защищать, даже хотя и не существует общего критерия истинности. Когда Поппер впервые предложил идею правдоподобности (verisimilitude,или приближения к истине) как (очень грубо) разницы между истинностным и ложностным содержанием теории, он подчеркивал, что утверждение, согласно которому одна гипотеза ближе к истине, чем другая, тоже может быть только догадкой ("Conjectures and Refutations", ch. 10, section XII). Отзвук этой мысли можно встретить на с. 64 «Объективного знания», а также в том месте этой книги, где он говорит, что для понятия правдоподобности нет «критерия применимости» (с. 315). И одновременно в той же самой книге он говорит нам, что иногда «предпочтительность— с точки зрения истинности или ложности — некоторых конкурирующих универсальных теорий по сравнению с другими» может быть «оправдана... „эмпирическими причинами"» (с. 18) и что это тем более так, когда нашей целью является не просто истина, а возрастание правдоподобности. Многих приводили в недоумение эти замечания, напоминающие попытку в одно и то же время и иметь пирог, и съесть его.

Гипотеза или теория Т ₁, которая опровергнута, определенно ложна (если истинны используемые проверочные высказывания), тогда как неопровергнутая гипотеза или теория T ₂может быть истинной. Именно это соображение приводит Поппера к утверждению, что, поскольку мы предпочитаем истину лжи, мы предпочитаем неопровергнутую Т ₂опровергнутой Т ₁.Аналогично, если Т ₂имеет большее истинностное содержание, чем Т ₁(а это можно определить a priori,поскольку это все равно, что сказать, что Т ₂имеет большее содержание, чем Т ₁), и, по-видимому, меньшее ложностное содержание (поскольку она выдерживает все проверки, которые выдерживает Т ₁), то предпочтение большей правдоподобности приведет нас к тому, чтобы предпочесть Т ₂ее сопернице Т ₁. Ведь если правдоподобность растет с увеличением истинностного содержания и с уменьшением ложностного содержания, то Т ₂может фактически быть ближе к истине, чем Т ₁,в то время как Т ₁определенно не ближе к истине, чем Т ₂.Эти предпочтения являются дедуктивными следствиями эмпирических констатации (и потому эмпирически «оправданными»), только если они суть не более чем резюме состояния обсуждения проблемы, к которой относятся обе рассматриваемые гипотезы. Действительно, все, что мы можем вывести из того факта, что Т ₁опровергнута, а Т ₂не опровергнута (вместо с высказыванием нашего предпочтения истины перед ложью), — это то, что теорию Т ₁не надо предпочитатьтеории Т ₂.Из этого факта не следует, что Т ₂надо предпочесть Т ₁. И то же самое имеет место, если мы, вообще говоря, предпочитаем гипотезы, имеющие большую правдоподобность, чем их соперницы: если у Т ₂большее истинностное содержание, чем у Т ₁, и, по-видимому, меньшее ложностное содержание, то все, что мы можем из этого дедуктивно вывести, — это что Т ₁ не надо предпочитать Т ₂. И опять-таки из этого не следует, что Т ₂надо предпочесть Т ₁.Снова ясно, что опыт дает нам только негативные советы.

Ко времени второго издания «Объективного знания» в 1979 году стало известно, что попперовская интерпретация правдоподобности, как и большинство других интерпретаций, содержит серьезные дефекты. Доказана теорема, что если Т ₂имеет большее истинностное содержание, чем Т ₁, и при этом ложна, то она имеет и большее ложностное содержание. Отсюда следует, что если мы предпочитаем теории с большей правдоподобностью в смысле Поппера, то между ложными теориями никакое предпочтение невозможно. Поппер признал эту — как и другие — логическую трудность в пп. (3) — (5) заново добавленного к «Объективному знанию» «Приложения 2», но с надеждой ожидал времени, когда в нашем распоряжении окажется адекватная теория правдоподобности. (Это время, по моему суждению, еще не пришло). В предположении, что это счастливое состояние наступит, он целеустремленно пытался объяснить более понятно, в каком смысле эмпирические констатации иногда дают нам «основания (reasons)» предпочесть одну теорию другой. По моему наущению он добавил пояснение в конце пункта (4): «Везде, где я говорю... что у нас есть основания полагать, что мы добились продвижения вперед, я... не заявляю... что Т ₂фактически ближе к истине, чем Т ₁. Скорее я даю оценку состояния обсужденияэтих теорий, в свете которого Т ₂представляется более предпочтительной, чем Т ₁, с точки зрения нацеленности на истину» (с. 345). Содержится ли в этом высказывании еще один из тех «порывов индукции», который критики Поппера так часто обнаруживали в его писаниях, я предоставляю судить читателю. Однако истина состоит в том, что наши теоретические предпочтения столь же предположительны, как и наши теории, и в этом нет ничего плохого, если мы только можем, как предположено в предыдущем абзаце, сопоставлять эти предпочтения с фактами и иногда их опровергать.