Обещание любви
Шрифт:
Оля быстро юркнула в кровать и Велорий почувствовал, как ее бьет крупная дрожь.
– Черт, – выругался он и притянул девушку к себе, согревая ее спину своей грудью.
Оля трепетала как птичка от страха, но жар тела Лорика был настолько сильным, что сразу передался ей и незаметно для себя она перестала дрожать. Как только девушка успокоилась, Велорий хотел отодвинуться, чтобы не искушать себя.
– Лорик, пожалуйста, еще чуть-чуть, – попросила она.
В ее голосе было столько мольбы, что он сдался и снова прижал ее к груди,
– А ты на самом деле не такая бесстрашная, как хочешь казаться. Сначала лифт, теперь гроза, – пытаясь отвлечься, завел он разговор.
– Это связанно с одним случаем, – тихо проговорила она. – Когда мне было пять лет, мы с родителями поехали в деревню к деду. Это было летом: трава, доходившая мне до плеч, поле, покрытое цветами, и порхающие по ним бабочки – все это вызывало у меня восторг. Я так заигралась, бегая за стрекозой, что незаметно осталась одна в незнакомом месте. Но я даже тогда не испугалась, такое себе дитя природы. Я рвала цветы, собираясь подарить букет маме, когда подо мной что-то треснуло и я полетела вниз. Как оказалось, раньше на этом месте был колодец, но он высох и его заколотили досками, которые со временем прогнили. Но трава была настолько густой, что я просто не заметила его. От удара я потеряла сознание и пришла в себя от того, что на лицо стали падать капли дождя. Из-за грозы небо затянуло и стало темно, как ночью, а в колодце было очень сыро и холодно. Я звала на помощь, но раскаты грома поглощали все звуки, а черная яма наполнялась водой. Дождь закончился, когда уровень воды доходил мне до пояса. Меня всю трясло, а зубы беспрерывно стучали. Мне было так холодно, что я не чувствовала тела. Не знаю, сколько я пробыла там, меня нашел пес деда. Все удивлялись, как ему это удалось. Наполовину глухой и слепой, он был настолько древний, что еле ходил, но именно он стал моим спасителем. Его звали Мустафа, он сел рядом с колодцем и выл, пока не прибежали взрослые. Я отделалась царапинами, переохлаждением и испугом на всю жизнь.
– И с тех пор ты боишься грозы и маленьких темных помещений? – спросил Велорий, когда она замолчала.
– Угу, – Оля поерзала, удобнее устраиваясь, и услышал еле слышный стон Лорика. – Но с тобой мне не страшно и очень тепло.
«А мне как жарко», – с иронией подумал Велорий, когда вся кровь прилила к одному месту, около которого ерзала попка Оли.
– Я теперь всегда буду приходить к тебе, если начнется гроза, – сказала девушка.
– Нет, – испуганно воскликнул Харламов, представив, как долго, он сможет продержаться и не опрокинуть ее на спину. – Раньше ты как-то справлялась, не думаю, что тебе нужна моя помощь.
– Раньше я спала с мамой, но сейчас это невозможно из-за твоего папы, – как малому ребенка стала объяснять Оля, не переставая жестикулировать.
– Если хочешь остаться здесь, у меня есть одно условие, – сквозь сжатые губы прошипел он.
– Какое? – Оля с любопытством посмотрела на него. Велорий стиснул зубы.
– Не шевелись! – сказал он, и резко повернулся к ней спиной.
– Лорик! – через некоторое время позвала его Оля. – Ты спишь? – Он промолчал, а она прижавшись к его спине сладко заснула, чего нельзя было сказать о нем.
Дождь закончился, и только одинокие капли стекали по стеклу, оставляя мокрый ручеек за собой. Велорий мог давно отправить
Проснувшись, Велорий не мог с точностью сказать, спал ли он вообще. Во сне Оля откатилась на край постели, полностью сбросив с них одеяло – одна нога свисала с кровати, руки покоились под подушкой, а ночная рубашка задралась и собралась складками где-то под грудью, открывая взору Харламова мягкие кружевные трусики, обхватывающие упругие ягодицы, словно вторая кожа.
Велорий закрыл рукой глаза и тяжело вздохнул, он проклинал про себя грозу, из-за которой подвергся подобной пытке. Он даже не был уверен, была ли у него обычная утренняя эрекция или все еще ночная, вызванная девушкой, лежащей рядом. Но после этой ночи, пока она безмятежно крутилась рядом с ним, то и дело задевая его, Велорий убедился, что неудовлетворенное желание доставляет не только досадное неудобство, но и причиняет мучительную боль.
«В первый и последний раз я позволил ей спать вместе со мной!» – с такими мыслями он принял обжигающе холодный душ и побежал на утреннюю пробежку в надежде проветрить голову от нелепых мыслей, которые в последнее время все чаще и чаще посещали его.
Но как бы он не старался держать ее подальше от своей кровати, Бестужева не собиралась помогать ему в этом. Если Велорий поздно приходил домой, она засыпала в его комнате, дожидаясь его возвращения. А пока он работал на компьютере, Оля, устроившись на животе и болтая ногами, читала романы, частенько цитируя ему особо понравившиеся фразы.
– У тебя что, своей комнаты нет?! – рявкнул Велорий, когда из-за нее сделал ошибку в курсовой работе.
– Есть, но в ней так одиноко, – жалобно проговорила Оля. – Можно, я побуду у тебя?
– Нет! – безапелляционно отрезал он.
– Пожалуйста, – на этот раз в ход пошли «щенячьи глазки», просящие о благосклонности своего хозяина.
Велорий заскрипел зубами и вскочил на ноги. В два шага он оказался около кровати, перебросил девушку через плечо и отнес в ее комнату, бросив на кровать как мешок с картошкой. Не оборачиваясь, он вышел, громко хлопнув дверью.
Прошло десять минут, а Харламов так и не смог сконцентрироваться на работе, потому что перед глазами то и дело всплывал этот молящий жалобный взгляд. Он готов был завыть от раздражения. Подождав еще пять минут и бессмысленно уставившись в монитор, Велорий со вздохом поражения пошел за ней. Он иронично усмехнулся про себя, в последние дни это все время повторяется, он постоянно вздыхал – и все из-за рыжей, неуклюжей приставалы.
Как только Лорик захлопнул за собой дверь, Оля уткнулась лицом в матрац.
– Бесчувственный, – бормотала она. – Ты совсем не добрый, Лорик! – ругала она его, не замечая, что он уже несколько минут слушает ее с ухмылкой на губах.
– Я пришел, чтобы пригласить тебя к себе, – заговорил он спокойно. – Но из-за моей бесчувственности…
Оля вскочила с кровати и радостно замотала головой.
– Нет, нет, ты вовсе не бесчувственный, ты очень добрый и хороший, – тараторила она, умасливая его.
– Но только что ты говорила…