Обещанна тебе

Егорова Олеся

– Я же понравилась тебе в клубе, когда я пела. А знаешь, я сразу узнала тебя. Ты совсем не изменился. – Она игнорирует мои слова. Поворачивается и дотрагивается кончиками пальцев до моего подбородка. Ведёт ими, плавно очерчивая скулу, и меня даже от этого бросает в жар, а рот наполняется слюной.

– Ты играла со мной в клубе. Почему ты не сказала кто ты?

– Потому что не хотела, чтобы ты узнал меня. Ты ведь не простил Стёпу. Никогда не простишь. А значит и меня. Я соскучилась. Ты даже не представляешь, как мне тебя не хватало. Ты ведь помнишь, что я обещала тебе? Помнишь тот вечер? – Продолжает чертить своими пальчиками по лицу, касаясь губ и кончиков ресниц. Словно рисует.

– Помню. – Я всё помнил, каждое слово.

–

Ничего не изменилось. Я обещала себя тебе. И я бы исполнила своё обещание, если бы смогла. Боже, ты не знаешь, как сильно ты нужен был мне все эти годы. А я тебя помнила. Каждый день. Я каждую чёрточку твоего лица наизусть помню. Вот тут у тебя шрам. Вы подрались с другом, и он со злости кинул в тебя камнем. – И безошибочно проводит пальцем по шраму на виске. Спускается ладонью по плечу, ведя по тыльной стороне руки, и захватывает одной рукой ладонь, а пальцами второй руки очерчивает уже другие шрамы. – А эти ты получил в бою. – Смеётся нежно, чуть слышно. – Ты защищал девушку, а один из нападавших ударил разбитой бутылкой. Ты тогда прикрылся ладонью. – Подносит ладонь к губам и коротко касается их.

– Что происходит, Диана? Ты говоришь загадками. Что значит, если бы смогла? – У меня были совсем другие вопросы, но говорю я только то, что приходит на ум именно сейчас.

– Ты знаешь, когда мне было десять, мир казался чёрно-белым. Ты ведь знаешь, что это не так. – Снова не слышит меня, но я не перебиваю. – Тогда я думала, что обещание сдержать легко. А сейчас не могу, представляешь? Я не принадлежу себе. Слишком многим ему обязана.

И самое “смешное”, что девочка не права. Она смогла. Она всю себя отдала, как и обещала. И мне и брату, а мы отплатили лишь предательством, оба. И сейчас у нас остался последний шанс. Нет, прощения мы не заслужили, хоть его и стоит молить на коленях, но мы можем хотя бы вернуть ей ту жизнь, которую она заслуживает, о которой мечтала. Просто нужно её найти.

Глава 34. Диана.

– Привет, Дианочка. Как ты сегодня?
– Тётя Вера присаживается, и ласково треплет меня по волосам.

– Хорошо.
– Только с ней я могу не притворяться, и только ей могу доверять. Я не знаю этого наверняка, но чувствую, что женщина не сделает ничего плохого.
– Почему вы помогаете мне, тёть Вер?

– А кому ещё помогать? Наркоманам этим? Я не верю, что им нужна помощь.

– А почему вы тогда здесь работаете, раз вы их так ненавидите? Это же видно.
– Женщина грустно улыбается, словно вспоминает что-то уже давно пережитое.

– Меня больше никуда не берут. А кроме медицины я ничего не умею. Я ведь хирург. Была раньше. И дочка у меня была, вот примерно такого возраста как ты была.

– Была?

– Умерла она, Дианочка. Давно это было. Связалась не с тем, с кем нужно, и на эту дрянь подсела. А потом умерла, от передоза. Я пила сильно. Долго. Из больницы выгнали, мужа у меня не было никогда. Я Оленьку от женатого родила. Даже не сказала ему ничего тогда. Только она и была. А когда очухалась от пьянства, сама себя вытащила, решила, что мой путь теперь, это таким как она помогать. Долго я так думала, лет десять, наверное. Пока не поняла окончательно, что эти люди, они уже мертвецы. Снаружи живые вроде, ходят, едят, пьют, не воняют. А внутри уже разложившийся труп. А когда эта гниль наружу вылезет, это вопрос времени. Поэтому и поняла сразу, что ты не из этих. У тебя глаза другие, в них боль, а не жажда.
– Она говорила с потухшими глазами, с уже пережитой болью, словно ей было легче сейчас.

– Мне очень жаль.

– Спасибо, девочка. Но ничего уже не изменить. Олечка моя мертва. А ты жива. И я смогу помочь, если нужно. Чем смогу. Просто расскажи, когда будешь готова.

– Тёть Вер. А у вас тут есть газеты? Свежие.

– Есть. Только они скучные, не про звёзд.
– Усмехнулась женщина.
– Просто городские новости. Я принесу тебе

завтра. А сейчас мне пора.
– Она попрощалась, и ушла. А мне в эти моменты хоть на стену бросайся. С ней было легче, не так больно, как когда я была одна. Тогда воспоминания раз за разом накрывали с головой, раздирая сердце кровавыми когтями, принося невыносимую боль.

– Давай, выталкивай его. Работай тазом.
– Строгая акушерка, без капли жалости на лице кричала на меня уже несколько часов, но как бы я ни старалась, ребёнок не хотел появляться на свет, а страх за его жизнь пробирал до костей, заставляя паниковать всё больше.
– Да что ж ты за мать такая. Ребёнка вытолкнуть не можешь. Поди уж задохнулся там. Надоела ты уж мне. Пойду покурю. А ты давай, не расслабляйся.

А у меня не было больше сил. Пот катился со лба крупными каплями, попадая в глаза, и щипая их солью. Альберт привёз меня сюда ночью. На мой вопрос, почему не отвёз меня в клинику, в которой я обследовалась ранее, ответил, что ему плевать рожу ли я живого ребёнка или мёртвого. Это мои проблемы, и мне их решать. Здесь было страшно. Всё пропиталось сыростью подвала, в котором мы находились, а едкий запах дыма сигарет, что доносился из коридора, казалось въелся даже в мои волосы. И сколько бы я не звала на помощь, никто не отзывался. Я слышала смех нескольких женщин, и уверена, мои крики они слышали тоже, но, как и Альберту, им было плевать, на то, что будет с ребёнком. Главное, откачать меня, если что-то пойдёт не так. Спустя какое-то время пришла та же акушерка и вколола мне какой-то укол. Она ничего не отвечала на все мои вопросы, а лишь сидела и ждала, поглядывая на часы. Я ослабела, всё перед глазами расплывалось, и не было сил даже привстать на локтях. Я была уверенна, что ещё немного, и я просто умру. Сознание медленно уплывало, а мне становилось легче. Мне даже казалось, что я слышала голоса мамы и папы. Значит и вправду умираю. Лучше бы я тогда умерла. Когда я очнулась, рядом стоял Альберт. Он смотрел на меня с ненавистью и презрением.

– У вас есть пять минут, чтобы попрощаться. После этого мы едем домой, и ты больше никогда не вспоминаешь своего выблядка. Запомни, Диана. Никогда.
– Он резко развернулся, и вышел из комнаты, а вслед за ним зашла та самая акушерка, небрежно держа в руках свёрток, из которого доносился плач. Ещё только созревающий, но требовательный. Малыш искал маму. А я жадно вглядывалась в приближающийся конверт, протягивая руки, и выхватив его, как только смогла дотянуться.

– Покорми его. Сколько можно орать.
– Буркнула старая карга, и так же вышла в коридор.

И я ничего не видела больше вокруг. Вглядывалась в крохотное личико, уже сейчас, так похожее на отца, и млела под его растерянным взглядом. И пока он причмокивал, первый и последний раз пробуя материнское молоко, слёзы катились из глаз, впитываясь в ворот рубашки, а я дышала им, запоминала запах, чтобы больше никогда его не забыть. Чтобы, когда придёт время, узнать его из тысячи других лиц. Сложно себе представить, насколько сильно можно любить собственного ребёнка. А когда ты знаешь, что его сейчас заберут, и ты, возможно, больше никогда не увидишь своего малыша... Эта любовь заполняет всё вокруг, рвётся из груди, угрожая затопить всё вокруг.

Я не сошла тогда с ума, нет. По крайней мере мне так казалось. Но когда у тебя вместо сердца огромная зияющая дыра, которую нечем заполнить, нечем залатать, это уже не жизнь. Только надежда помогает существовать, и вращаться в этом мире. А в тот день, когда Альберт пришёл, и сказал, что ребёнок умер, вот тогда я сошла с ума по-настоящему. Я не верила ему, но надежда погасла. Он не отвезёт меня к нему, не покажет спустя время, как и обещал. Он нарушил свою клятву. А значит и мне больше не нужно выполнять свою. В тот день я отрезала свои волосы, и отказалась жить с ним. Проснулась здесь. Но то, что казалось бодрствованием, было лишь иллюзией. Пока не пришла Вера, и не разбудила меня окончательно.