Обещай себе жить без драм
Шрифт:
– Слушай, даже не знаю. То ли поздно, то ли рано!– он закатывает глаза, театральничает, сам чувствует, что переигрывает.
– И что же вы столько времени делали?– упорная, но в лоб все же вопросов не задает.
Даня слышит страх в женском вопросе. В том, как напряженно ждет ответа и боится услышать тот, который подтвердит ее подозрения.
– Сначала ругались, потом падали!– снова хохочет и снова переигрывает.
Но падали они и правда долго. В общую бездну. Когда он держал ее бедра и смотрел, как под ним вздрагивает тело, обнимающее его длинными ногами, а музыкальные пальцы сплетены над
– Успешно?– интересно, что его девушка хочет услышать в ответ? Ну, если не ложь, которую, конечно, услышит.
– Да как сказать?..
Сказать стоило бы правду: успешно и даже дважды успешно. И не выгони Марина его со смехом словами: “Дай мне хоть сколько-то поспать, а то завтра вы потеряете меня на съемках”,– на цифре два они бы вряд ли остановились. И нет, он не помнил, что дома его ждут. Это измена. Предательство. Гадость. И ему есть за что каяться. Он трус. Он не хочет каяться. Он не хочет сложных разговоров. Было бы хорошо, если бы как-то все само собой разрешилось. Так же бывает?
В конце концов, сбегает от недоверчивых, полных мольбы глаз, в которых знание про его предательство замешано на надежде, что ей достаточно хорошо будут врать и достаточно упорно отрицать очевидное.
А на работе его встречает другой взгляд. Сначала искристый тем же счастьем, что плещется в нем, а потом понимающий. И губы, кривящиеся в улыбке всезнания. Что ж – другая женщина, другой опыт жизни, другой характер. И боль в ней другая. И безразличие, выращенное на этой боли.
И тут уже он чувствует себя тем, кому не дают правдивых ответов. И не задают важных вопросов. И не настаивают, хотя ему бы хотелось, чтобы настаивали! Если бы она требовала, спрашивала и настаивала, Даня бы понял, что он что-то значит, что ей тоже важно. И, наверное, набрался бы сил сказать в надежду другой, что все закончилось. Но никто ни о чем его спрашивать не собирается. В конце концов, а вдруг эти темные волосы в рыжину сегодня вечером пропустит через пальцы совсем другой мужчина и утонет в ее губах ощущением полного права? А вдруг она давно не одна, как и сам Даня? Почему он не спросил об этом ночью? Дурак!
Вот ведь странно, столько времени прошло с их расставания. Молодая и красивая женщина так и не представила коллективу кого-то, кем заменила Даниила, хотя он почему-то ждал, что место перестанет быть вакантным очень быстро. Если не из своих, с площадки, то были же спонсоры, руководители каналов, с которыми то и дело пересекалась Марина по работе, да и просто различные денежные люди при должностях.
Не знай он свою начальницу так близко, как имел удовольствие и несчастье познакомиться, Шмелев еще бы допустил, что ей никто не нужен, но ей, страстной, нежной, горячей женщине, конечно, был необходим мужчина, оберегающий и любящий, умеющий оценить такой подарок судьбы. И он должен был быть. Как иначе-то?
– Даниил Андреевич, вы нам нужны,– голос строгий и совершенно спокойный. Ни на полтона не выше, чем обычно. Можно подумать, что ему эта ночь приснилась.
Ну,
– Привет!– ловит ее за локоть в коридоре телестудии.
– Дань, да не суетись ты так!– снимает его ладонь с предплечья.– Чего в жизни не бывает. Мы перегрелись вчера и оступились. Взрослые люди. Переживем.
Серьезно? Вот она это сейчас в здравом уме и твердой памяти несет? Боже, дай мне выездных съемок полной мерой! Мне нужно понять эту сумасшедшую и доказать, что произошедшее – не “случайность взрослых людей”. Какой дебил научил тебя, Мариночка, этой фразе?!
Безусловно, в их работе есть масса плюсов. Да, кормят каждое лето комаров, вывозя детей в лесной лагерь, но зато – полная изоляция от всего мира. От проблем, что кажутся здесь такими важными, а там не стоят ровно ничего. Под шум сосен и шебуршание живности все воспринимается куда как тоньше и точнее. В том числе и правда жизни и любви.
– Маринк, это не случайность! Мы – не случайность!– шепчет он ей, стоя близко, близко, словно желая, чтобы в этом коридоре их увидел каждый вот так, в совместности.
А еще он дышит ее ароматом. Духами. Цитрусовым гелем для тела, запах которого смывал под утро в душе собственной ванной комнаты.
– Дань, ну ты еще скажи, что это любовь!– в голосе что-то похожее на презрение или насмешку над его романтизмом.
– И чем же тебя, солнышко, не устраивает любовь ко мне?– еще ближе – так, что дыхание становится общим.
– Всем,– выдыхает в общий воздух женщина.– Всем она меня не устраивает, Даниил Андреевич.
А в глазах пелена его близости. И он это видит. И не верит ей. Нужно полдвижения, чтобы прижаться к ее телу своим, а она не пытается отойти. Врет. Лучше него врет, но тоже врет. И что звучит перспективно – не отрицает свою любовь. Она королеве всего лишь не походит. Не такую любовь себе планировала железная леди их проекта.
– Ты передумаешь!– добавляет он в общее дыхание еще слов. Пусть кружат вместе с другими.
Что же, лес их рассудит. Лес им покажет. И да пребудет с ними полтора месяца лесной жизни в почти цивилизованных условиях (холодный душ и кровати в отремонтированном корпусе полуразрушенного некогда пансионата, а сейчас одной из стационарных площадок “Точки взросления” точно гарантируются), чтоб объясниться, притереться к новым обстоятельствам и доказать друг другу, что они вовремя и по делу рядом. А любовь самая правильная. Он так решил. И он не ошибется больше.
Она отступает назад. Воздух уже не общий. Чьи-то чужие шаги по коридору:
– Андрей Михайлович, я хочу обсудить с вами вопросы по организации выезда на точку “Лес” для съемок.
Подхватывает продюсера под руку. Проводит пальцами по его запястью. Улыбается светло и нежно. И этот гад светится начищенным медным тазом. А у самого семья! Две дочери, пацан младшего школьного возраста и жена заколебавшаяся караулить отца семейства. И при всем этом богатстве он пускает слюни на свободную женщину. Что ты ей предложишь? Стать любовницей? В свободное от семьи время скрашивать досуг? Скотина! И Мариночка хороша! Нашла кому глазки строить!