Обетованная земля
Шрифт:
— Опять этот ваш проклятый пес! — заорал Куновский Хосе Крузу. — Вон свежий номер «Эсквайра» весь испоганил! Платите!
Хосе Круз недоуменно поднял брови:
— Мой пес? Но у меня нет никакого пса. Где он?
— Да там где-то! Сбежал, хитрая дрянь! И есть у вас пес! Я вас сто раз видел с этим гадом.
— Сто раз? Вполне возможно, но не сегодня. Мой песик болен, он лежит дома, все из-за пинка, которым вы его наградили пару дней назад. По идее, надо бы заявить на вас в полицию. Мой пудель, между прочим, стоит несколько сотен долларов.
Между
— Надо оповестить общество охраны животных, — заявил один из них. — И потом, с чего вы вообще взяли, что это собака данного господина? Где эта собака? Если бы собака была его, она бы тут, рядом с ним стояла.
Фифи нигде не было видно.
— Это был пудель бежевой масти, — доказывал Куновский, но уже без прежней уверенности. — И у этого господина пудель такой же масти. Остальные-то все серые, черные, белые или коричневые.
— Неужели? — Вступившийся за Хосе и его пуделя незнакомец повернулся, указывая на Пятьдесят седьмую улицу. — Да вы посмотрите как следует!
Это был час, когда собак выводили на улицу, чтобы они справили свою нужду. По краям тротуаров, уподобляя улицу аллее сфинксов, в характерных меланхолически-идиотских позах лунатиков-идолопоклонников скрючились испражняющиеся собаки.
— Вон! — указывал незнакомец. — Второй справа палевый, и напротив еще один, а потом еще сразу два, вон за тем белым, крупным. Ну что теперь скажете? И вон еще, из пятьсот восьмидесятого дома как раз двое из двери выскочили!
Куновский с проклятиями уже вернулся на рабочее место.
— Эта банда всегда заодно, они неразлучны, — пробормотал он, извлекая из ведра с водой мокрую тряпку, чтобы вытереть испорченный номер «Эсквайра» и поместить его среди удешевленных изданий как якобы подмоченный дождем.
Хосе Круз проводил меня до самого дома Марии Фиолы, где за дверью его уже как ни в чем не бывало поджидал Фифи.
— Это не пес, а гений, — объяснил мне хозяин. — Когда он что-нибудь натворит, точно знает: мы с ним больше не знакомы. И окольными путями пробирается домой сам. Так что Куновский может подкарауливать его хоть до скончания века. И даже если он в полицию заявит, Фифи уже давно будет наверху, в пентхаусе: дверь у меня всегда открыта. У нас секретов нет.
Он прямо-таки затрясся от хохота, колыхнув телесами, напоследок еще раз похлопал меня по плечу и наконец отстал.
Я поднимался в лифте на этаж Марии Фиолы. После встречи с Крузом остался какой-то неприятный осадок. В принципе я ничего не имел против гомосексуалистов, но сказать, чтобы я был «за», тоже нельзя. Я знал, конечно, многие титаны духа были гомосексуалистами, но сомневался, чтобы они столь отталкивающим образом демонстрировали это всем и каждому, как Хосе Круз. Он почти испортил мне предвкушение встречи с Марией, на миг мне показалось, что своими скользкими, дешевыми шуточками он испачкал даже ее.
Имя хозяина на двери квартиры, в которой сейчас обосновалась Мария,
«Так ли уж избавлены?» — думал я, нажимая на кнопку звонка. Ведь мне случалось слышать и о людях, способных угождать и тем и другим. Дожидаясь у двери, я даже головой помотал, словно силясь стряхнуть прилипшую к моим волосам паутину. «Значит, это не только Круз мне не дает покоя, — подумал я. — Что-то есть еще. А может, я просто не привык звонить в двери, за которыми меня ждет нечто вроде тихого, обывательского счастья?»
Мария Фиола осторожно чуть-чуть приоткрыла дверь.
— Ты опять в ванной? — спросил я.
— Да. Профессия такая. Сегодня у нас были съемки в фабричном цехе. Эти злосчастные фотографы чего только не придумают! Сегодня им, видите ли, понадобилась настоящая пыль! Входи! Я сейчас. Водка в холодильнике.
Она отправилась обратно в ванную, оставив дверь открытой.
— День рождения Владимира отмечали?
— Только начали, — сказал я. — Графиня обнаружила твою водку, у нее тут же начался приступ ностальгии. Когда я уходил, она дребезжащим голоском пела русские песни.
Мария вынула в ванной пробку. Вода зажурчала, и Мария рассмеялась.
— Тебе хотелось остаться? — спросила она.
— Нет, Мария, — ответил я и сразу почувствовал, что это неправда. Но в тот же момент, поскольку как раз это и мешало мне всю дорогу, все мгновенно улетучилось из моей головы, так что мой ответ перестал быть неправдой.
Голая, еще мокрая, Мария вошла в гостиную.
— Мы еще вполне можем туда успеть, — сказала она и посмотрела на меня. — Не хочу, чтобы ради меня ты лишал себя чего-то, что тебе доставило бы удовольствие.
Я засмеялся:
— Какая жеманная фраза! И надеюсь, Мария, что вполне лживая.
— Не вполне, — возразила она. — И уж совсем не то, что ты думаешь.
— Мойков осчастливлен твоей водкой, — сообщил я. — Правда, одну бутылку уже выпила графиня. Но остальные он успел припрятать. У Лахмана новая любовь — кассирша из кинотеатра, она пьет шартрез.
Мария все еще смотрела на меня:
— По-моему, тебе все-таки хочется пойти.
— Чтобы лицезреть Лахмана на вершине любовного счастья? В еврейских причитаниях он хотя бы изобретателен, но в счастье скучен до безобразия.
— Наверное, как и все мы?
Я не сразу ответил.
— Впрочем, кому это мешает? — сказал я наконец. — Разве что другим. Или кому-то, для кого внимание окружающих важнее всего на свете.
Мария усмехнулась:
— Значит, манекену.
Я поднял на нее глаза.
— Ты не манекен, — сказал я.
— Нет? Тогда кто же я?
— Что за дурацкий вопрос! Если б я знал…
Я замолчал. Она снова усмехнулась:
— Если б ты знал, то и любви бы пришел конец, верно?