Обездоленный (Обделённые)
Шрифт:
— У вас столько всего, — сказал Шевек человеку по имени Оэгео, инженеру, который взял его на свое попечение. — У вас столько всего, чем можно работать, и вы так хорошо всем этим работаете. Это великолепно: координация, согласованность всех работ, величие всего этого предприятия.
— В ваших краях, небось, так не развернешься, а? — усмехаясь, спросил инженер.
— Космические корабли? Наш космофлот состоит из кораблей, на которых прилетели с Урраса Первопоселенцы, построенных здесь, на Уррасе, почти два века назад. Чтобы построить просто корабль, который возит зерно через море, баржу, приходится целый год планировать, нужно большое усилие нашей экономики.
Оэгео
— Ну, нам-то это все нипочем. Но ведь вы, знаете ли, как раз тот, кто скажет нам, когда можно будет все это дело выкинуть, пустить на металлолом.
— Выкинуть? Что вы имеете в виду?
— Полеты быстрее света, — сказал Оэгео. — Нуль-транспортировку. Старая физика утверждает, что это невозможно. Террийцы утверждают, что это невозможно. Но хейниты — а именно они, в конце концов, изобрели двигатель, который мы сейчас применяем — говорят, что это возможно, только не знают, как это сделать, потому что они еще только учатся от нас темпоральной физике. Совершенно очевидно, что если это решение вообще у кого-то есть, — у когото в известных нам мирах — то именно у вас, д-р Шевек.
Шевек посмотрел на него отстраняющим, жестким взглядом светлых, ясных глаз.
— Я — теоретик, Оэгео. Не конструктор.
— Если вы дадите теорию, объединение Последовательности и Одновременности в общей теории временного поля, мы сконструируем корабли. И прилетим на Терру, или на Хейн, или в соседнюю галактику, в тот самый миг, как покинем Уррас! Это корыто, — и он взглянул в другой конец ангара, где в лучах фиолетового и оранжевого света плавал огромный остов недостроенного корабля, — окажется таким же устаревшим, как запряженная волами телега.
— Ваши мечты так же грандиозны, как то, что вы строите, — сказал Шевек, все еще ушедший в себя и суровый. Оэгео и остальные хотели показать ему еще многое, но вскоре он сказал с такой простотой, что ее нельзя было принять за иронию:
— Я думаю, вам следует отвести меня обратно к сторожам.
Так они и сделали; прощание было теплым. Шевек сел в машину и снова вышел из нее.
— Я забыл, — сказал он, — есть ли время увидеть в Дрио еще только одну вещь?
— В Дрио больше ничего нет, — ответил Паэ, вежливо, как всегда, и изо всех сил стараясь скрыть раздражение, вызванное тем, что Шевек на пять часов сбежал к инженерам.
— Я хотел бы видеть форт.
— Какой форт, сударь?
— Старый замок, времен королей. Позже он служил тюрьмой.
— Все здания такого рода снесены. Фонд полностью перестроил город.
Когда они уже сидели в автомобиле, и шофер закрывал двери, Чифойлиск (который, вероятно, и был источником дурного настроения Паэ) спросил:
— Зачем вы хотели увидеть еще один замок, Шевек? Я-то думал, что вы повидали уже столько старых развалин, что вам должно бы на некоторое время хватить.
— Форт в Дрио — место, где Одо провела девять лет, — ответил Шевек. После разговора с Оэгео его лицо так и осталось застывшим.
— После восстания 747-го года. Там она написала «Письма из Тюрьмы». И «Аналогию».
— Боюсь, что его снесли, — сочувственно сказал Паэ. — Дрио как город был уже при последнем издыхании, и Фонд просто-напросто стер его с лица земли и построил заново.
Шевек кивнул. Но когда машина ехала по шоссе вдоль реки по направлению к повороту на Иеу-Эун, она проезжала мимо утеса на излучине реки Сейссе, и на вершине утеса стояли развалины здания, тяжелого, гнетущего, непримиримого, с разрушенными башнями из черного камня. Невозможно было представить себе что-либо более несхожее с роскошными, веселыми зданиями Фонда Космических Исследований, с эффектными
— Это, по-моему, и есть тот самый Форт, — заметил Чифойлиск довольным голосом, как всегда, когда ему удавалось сказать бестактность в самый неподходящий момент.
— Сплошные развалины, — сказал Паэ. — Должно быть, он пустой.
— Шевек, хотите остановиться и посмотреть? — спросил Чифойлиск, приготовившись постучать в стекло, отделявшее их от шофера.
— Нет, — ответил Шевек.
Он увидел то, что хотел увидеть. В Дрио все еще был Форт. Ему не было необходимости входить в него и разыскивать камеру, в которой Одо провела девять лет. Он знал, как выглядит тюремная камера.
Шевек взглянул вверх, на массивные темные стены, нависшие теперь почти над самой машиной. Лицо его было по-прежнему неподвижным и холодным. «Я здесь уже давно, — говорил Форт, — и я все еще здесь».
Когда он вернулся в свои комнаты, пообедав в Преподавательской Столовой Факультета, он сел один у незатопленного камина. В А-Ио было лето, приближался самый длинный день года, и хотя был уже девятый час, еще не стемнело. Небо за сводчатыми окнами все еще отливало своим дневным цветом — чистой, нежной голубизной. Теплый воздух был напоен ароматом скошенной травы и мокрой от дождя земли. В Часовне, за рощей, горел свет, и слабый ветерок доносил едва слышные звуки музыки. Не птичьего пения, а музыки, созданной человеком. Шевек прислушался. Кто-то разучивал в Часовне на фисгармонии Числовые Гармонии. Шевеку он и были так же знакомы, как любому уррасти. Одо, обновляя отношения между людьми, не попыталась обновить основные соотношения в музыке. К необходимому она всегда относилась с уважением. Анарресские Первопоселенцы оставили на Уррасе законы, созданные людьми, но взяли с собой законы гармонии.
В просторной, спокойной, полной теней и тишины комнате становилось все темнее. Шевек оглядел ее: идеальные двойные дуги окон, слабо поблескивающий за краями ковра паркет, смутно различимый изгиб каменного камина, обшитые панелями стены, восхитительны е своей пропорциональностью. Это была очень красивая и человечная комната. Это была очень старинная комната. Этот Дом Преподавателей Факультета, как ему сказали, был построен в 540-м году, четыреста лет назад, за двести тридцать лет до Заселения Анарреса. Целые поколения ученых жили, работали, беседовали, умирали в этой комнате еще до того, как родилась Одо. Звуки Числовых Гармоний веками доносились сюда через газон, сквозь те мную листву рощи. «Я здесь уже давно, — говорила эта комната Шевеку, — и я все еще здесь. А ты-то что здесь делаешь?»
Ему было нечего ответить. Он не имеет права на все изящество и изобилие этого мира, достигнутое, заслуженное и хранимое трудом, преданностью, верностью его народа. Рай — для тех, кто создает Рай. Он здесь чужой. Он — переселенец, один из племени, отрекшегося от своего прошлого, от своей истории. Анарресские Первопоселенцы отвернулись от Старого Мира и его прошлого, выбрали будущее — и только лишь будущее. Но так же неизбежно, как будущее становится прошлым, прошлое становится будущим. Отречься — не значит достигнуть. Одониане, покинувшие Уррас, были не правы в своей отчаянной и мужественной решимости отречься от своей истории, отказаться от возможности возвращения. Путешественник, который не хочет вернуться или послать обратно свои корабли, чтобы рассказать о том, что он сумел увидеть и узнать, — не путешественник, а всего лишь искатель приключений, и сыновья его рождаются в изгнании.