Обездоленный (Обделённые)
Шрифт:
— И никто никогда не пренебрегает им?
— Может быть, недостаточно часто, — сказал Шевек.
— Значит, все так напряженно работают? — спросила жена Оииэ. — А если кто-нибудь не хочет, что с ним делают?
— Ну, он переезжает в другое место. Понимаете, другим он просто надоедает. Над ним смеются; или начинают с ним грубо обращаться, могут избить; в маленькой общине могут сговориться и вычеркнуть его из обеденных списков, и тогда ему приходится самому готовить себе и есть в одиночестве, а это унизительно. Поэтому он переезжает и какое-то время живет в другом месте; а потом, возможно, он опять куда-нибудь переезжает. Некоторые живут так всю жизнь. Их называют «нучниби». Я тоже вроде нучниба. Я здесь уклоняюсь
— Я не знаю, кто делает грязную работу здесь, — сказал он. — Я ни разу не видел, чтобы кто-нибудь ее делал — это странно. Кто ее делает? И почему? Им больше платят?
— За опасную работу — иногда больше. Просто за черную работу — нет. Меньше.
— Так зачем же они ее делают?
— Потому что лучше получать маленькую зарплату, чем совсем никакой не получать, — сказал Оииэ, и в его голосе горечь слышалась отчетливо. Его жена нервно и торопливо заговорила, пытаясь сменить тему, но он продолжал:
— Мой дед был уборщиком. Пятьдесят лет мыл полы и менял грязные простыни в гостинице. По десять часов в день, по шесть дней в неделю. Он делал это для того, чтобы прокормить себя и свою семью. — Оииэ внезапно замолчал и посмотрел на Шевека своим прежним, скрытным, недоверчивым взглядом — и на жену — почти вызывающе. Не поднимая на него глаз, она улыбнулась и сказала нервным, детским тоном:
— Отец Демаэре был очень преуспевающим дельцом. Он умер владельцем четырех компаний. — Улыбка у нее была страдальческая, и она крепко стиснула узкие смуглые руки.
— Я думаю, на Анарресе нет преуспевающих дельцов, — с неуклюжим сарказмом сказал Оииэ; тут вошел повар, чтобы поменять тарелки, и он сразу замолчал. Малыш Ини, словно понимая, что при слуге серьезный разговор не возобновится, сказал:
— Мама, можно г-ну Шевеку после обеда посмотреть мою выдру?
Когда они вернулись в гостиную, Ини позволили принести свою любимицу — почти взрослую земляную выдру, распространенное на Уррасе животное. Оииэ объяснил, что их одомашнили еще в доисторическую эпоху, вначале — чтобы они отыскивали рыбу, потом — как друзей. У зверька были короткие ноги, гибкая, выгнутая спина, блестящий темно-коричневый мех. Эта выдра была первым не запертым в клетку животным, которое Шевек увидел вблизи, и она отнеслась к Шевеку с меньшей опаской, чем он к ней. Белые, острые зубы очень впечатляли. По настоянию Ини он осторожно протянул руку и погладил зверька. Выдра села столбиком и посмотрела на него. Глаза у нее были темные, отливавшие золотом, умные, любопытные, невинные.
— Аммар, — прошептал Шевек, плененный этим взглядом, устремленным через пропасть бытия, — брат.
Выдра заурчала, опустилась на все четыре лапы и с интересом обследовала ботинки Шевека.
— Вы ей понравились, — сказал Ини.
— И она мне понравилась, — ответил Шевек с легкой грустью. Всякий раз, как он видел какое-нибудь животное, полет птиц, великолепие осенней листвы, в нем вспыхивала эта грусть, окрашивая радость острой болью. В такие минуты у него не было сознательных мыслей о Таквер, он не думал о ее отсутствии. Скорее было ощущение, что она здесь, хотя он не думает о ней. Словно во всей красоте и непривычности зверей и растений Урраса скрывалось некое послание к нему от Таквер, которая их никогда не увидит, предкам которой до седьмого колена ни разу не довелось коснуться теплого меха зверя, увидеть промельк крыла в тени деревьев.
Он провел ночь в спальне под самой крышей. В комнате было холодно (и это было приятно после комнат в Университете, где всегда было слишком натоплено); обставлена она была очень просто: кровать, книжные шкафы, комод, стул и крашеный деревянный
В этой комнате ему приснилась Таквер. Ему снилось, что она — рядом с ним в этой постели, ее тело прижимается к его телу… но где они, в какой они комнате? Что это за комната? Оказалось, что они вместе на Луне, там холодно, и они идут по ней вместе. Луна оказалась совсем плоской и сплошь засыпанной голубовато-белым снегом, но слой снега был тонкий, и его легко было отбросить ногой и увидеть светящуюся белую лунную поверхность. Она была мертвая, это было мертвое место.
— По правде она не такая, — сказал он Таквер, потому что знал, что ей страшно. Они шли к какой-то далекой черте, казавшейся тонкой и прозрачной, как пластик, к далекой, едва видной преграде, тянувшейся поперек белой заснеженной равнины. В глубине души Шевек боялся подойти к ней, но сказал Таквер:
— Мы уже скоро дойдем.
Она ничего не ответила.
Глава шестая. АНАРРЕС
Когда Шевека выписали из больницы, где он провел декаду, навестить его зашел сосед из 45-ой комнаты, математик. Он был очень высокий и худой. Один глаз у него косил — вовремя не провели коррекцию — и поэтому невозможно было понять, действительно ли он смотрит на тебя, а ты — на него. Он и Шевек уже год мирно сосуществовали в бараке Института, ни разу не обменявшись целой фразой.
Теперь Десар вошел и внимательно посмотрел на Шевека (или мимо него).
— Как? — спросил он.
— Спасибо, отлично.
— Может, обед сюда?
— С твоим? — спросил Шевек, невольно переняв телеграфный стиль Десара.
— Ладно.
Десар принес из институтской столовой поднос с двумя обедами, и они вместе поели в комнате Шевека. Три дня, пока Шевек не окреп настолько, что смог выходить из дома, Десар по утрам и по вечерам носил из столовой еду. Почему Десар делал это, понять было трудно. Он не был общителен, и перспективы братства для него, по-видимому, значили мало. Одной из причин, по которым он сторонился людей, было стремление скрыть свою нечестность: он был либо ужасающим лентяем, либо откровенным собственником, потому что 45-я комната была забита вещами, держать которые у себя он не имел ни права, ни основания: там были тарелки из столовой, библиотечные книги, набор инструментов для резьбы по дереву со склада, снабжающего инструментом и материалом ремесленников, микроскоп из какой-то лаборатории, восемь разных одеял, полный стенной шкаф одежды, часть которой явно была велика Десару не только сейчас, но и всегда, а остальную он, по-видимому, носил, когда ему было лет десять. Похоже было, что он ходит по распределителям и берет вещи охапками — и нужные, и ненужные.
— Зачем ты держишь у себя весь этот хлам? — спросил Шевек, когда Десар в первый раз пустил его в свою комнату. Десар задумчиво уставился куда-то между Шевеком и стеной и рассеянно ответил:
— Накапливается.
Избранная Десаром область математики была до такой степени сложна, что никто в ни в Институте, ни в Математической Федерации не мог толком следить за его работой. Именно поэтому он ее и выбрал. Он был уверен, что Шевек руководствовался теми же мотивами.
— Да ну, к черту, — говорил он, — работа? Место здесь хорошее. Последовательность, Одновременность — фигня.