Обезглавленная Мона Лиза
Шрифт:
Когда они расплатились и направились к своим машинам, припаркованным у трактира, репортер в том же шутливом тоне спросил:
— Следует ли мне понимать ваши последние слова как намек, что вы подозреваете меня, бедного грешника, в серьезном преступлении?
— Вы не ошиблись.
— И какое же преступление я совершил? — Ламбер остановился у своей машины, его тон стал серьезным.
— Вы утверждаете, что вечер одиннадцатого октября провели у приятельницы Мажене Габриэлы Ребьер.
— Так это и было. А если вас интересуют подробности,
— Это меня вовсе не интересует.
— Что же тогда?
— То, что вы говорите неправду. Я дважды допрашивал Ребьер, и оба раза она упорно настаивала на том, что тот вечер и всю ночь — случай, видимо, исключительный — провела в одиночестве.
— И что же из этого следует?
— А то, что вам следует хорошенько подумать, прежде чем ответить на мой вопрос: где вы действительно были в то время, когда Мажене очутился в гравийном карьере?
— Гулял по парку Монсо, так как у меня разболелся зуб. — Ламбер широко открыл рот. — Вот здесь, в этой дыре, сидел этот бездельник, зуб мудрости. На следующее утро я вытащил его. Мой зубной врач подтвердит это. Кроме того, найдется не меньше дюжины людей, которые припомнят мою перекошенную от боли физиономию в парке Монсо. Этого вам достаточно?
— У нас есть свидетель, — спокойно сказал Пери, — который видел вас в вечер убийства в окрестностях Диеза, то есть неподалеку от места преступления. Это некий Кушре, дежурный по железнодорожному переезду.
— Воистину всякое добро — наказуемо! — Ламбер попытался сделать беспечный вид. — Если бы я не остановился, когда этот старый хрыч помахал мне — ему, видите ли, нужно было срочно съездить за доктором для больной внучки, — то теперь мне не пришлось бы чесать в затылке. Ну, а мотив преступления?
— Стоимость картин, которые Мажене завещал Ребьер, составляет два миллиона. К тому же вы поскандалили с ним из-за материала о Гранделе, Де Брюне и Авакасове, который он отказался публиковать. Более того, вы заподозрили, что он хочет предупредить Авакасова. Не находите, что этого вполне достаточно для мотива преступления?
— Не нахожу. Но вынужден согласиться, ваши доводы убедили бы любого судью в том, что у меня были все основания убить этого подлеца Мажене. Итак, наручники или вам достаточно моего честного слова, что я не сбегу?
— Ни то, ни другое.
— Очень любопытно.
— Так вот. Я не арестую вас. Но я не столь наивен, чтобы полагаться на ваше честное слово. Вы будете ежедневно, скажем, в десять часов, звонить мне в бюро и сообщать о себе. Дальше делайте, что хотите. Только не вздумайте бежать. Я сумею вас найти и арестовать за преднамеренное убийство. После этого жить вам останется недолго. А как мне известно, вы любите жизнь, не так ли?
— В общем, не так. Утвердительно я мог бы ответить на ваш вопрос о вине или виски, о женщине или бабе, о песнях или джазе.
Пери оставался серьезным.
— Вам нравится разыгрывать из себя циника — пожалуйста. Но мне приятно знать, что афера с героином возмущает
— И несмотря на это, вы считаете меня убийцей?
— Можете доказать обратное?
— И вы позволите мне разгуливать на свободе?
— Условия вам известны.
— Ну, а если я протяну вам на прощанье руку, которая, образно говоря, обагрена кровью добропорядочного Мажене?
— На вашем месте я не стал бы протягивать мне руку. Я подвезу вас на своей машине до Парижа, чтобы вас не задержал какой-нибудь патруль дорожной полиции. Плохо, если вы лишитесь водительских прав.
— Ладно. Вы правы. И большое спасибо. — Ламбер сел рядом с Пери, и комиссар тронул машину с места.
За все время Ламбер не проронил ни слова. Лишь когда они выехали на Национальное шоссе, он коротко бросил:
— Не забудьте, что я вам сказал о внучке Авакасова. Я думаю: в эндшпиле, когда король будет палачом, роль ферзя сыграет королева.
Пери кивнул. Он понял, что Ламбер хотел сказать этой странной аллегорией.
17
Грандель еще спал, когда Пьязенна возвратился из Клинкура в Париж. Прежде чем разбудить хозяина, он заварил кофе и не торопясь выкурил сигарету. Он тщательно обдумывал предстоящий разговор с Гранделем.
Несмотря на огромную опасность, грозившую ему самому, Пьязенна почти ликовал от мысли, что наконец-то рассчитается с этим жирным рабовладельцем. Он уже сделал все необходимые приготовления. Он выкурил еще одну сигарету и зашел в магазин, как будто хотел в этот ранний час, тишину которого нарушали лишь звуки шагов редких прохожих, проститься со своей прежней жизнью.
Ровно в шесть он открыл дверь в конце магазина, которая вела в квартиру антиквара.
Заспанный Грандель вскочил с постели. «Спросонья он выглядит как мучной червяк», — подумал Пьязенна.
— Произошло нечто чрезвычайное, поэтому я был вынужден разбудить вас так рано, — объяснил он.
— Что произошло? — Часто мигая заспанными глазами, Грандель натянул пижаму в яркую полоску и сунул ноги в домашние туфли из черной лакированной кожи.
Пьязенна открыл дверь ванной и, пустив горячую воду, бросил из флакона немного ароматической соли.
— Пожалуй, это последняя ванна, которую вы примете здесь, да и то если поспешите, — сказал он с напускным спокойствием.
— Что ты там болтаешь? В чем дело? — Сон слетел с Гранделя.
Пьязенна взял опасную бритву, отбил ее на ремне, приготовил крем для бритья и придвинул табуретку к зеркалу.
— Сегодня ребята Де Брюна прикончили Табора.
— Откуда ты узнал об этом?
Пьязенна скривил рот.
— Вам это, вероятно, безразлично.
— Мне это не безразлично, — сердито возразил Грандель. — Как не безразлично и то, от кого Табор узнал историю с Эрерой.