Обезьяна на мачте
Шрифт:
Мы на рыб смотрим как на нечто второстепенное, что ли, в общей цепи жизни. Мы можем сострадать собаке, кошке, жеребенку, дикому зверю — всем млекопитающим и птицам тоже. Понимаем их боль, следим за повадками, знаем их жизнь. Они с нами рядом, они нам понятны. С коровой, с собакой и даже с диким зверем или птицей человек соприкасается часто, он с ними живет в одной природной среде — на земле, дышит одним воздухом.
А рыба — нет. Рыба все время скрыта от нашего взора и нашего понимания, она не на глазах — и это отчуждает. Мы видим, как задыхается рыба на берегу, но не слышим ее крика, не понимаем ее мучений, а они, конечно,
Нам же, водолазам, приходилось общаться с ними каждый день, может, поэтому мы видели в них живых существ, наблюдали за ними, знали какие-то повадки. Они были такими любопытными, что порою надоедали нам. Я помню, как мы работали ночами на ремонте разбомбленного слипа в Мурманске и на свет подводных ламп собиралось столько рыбы, что она затмевала эти лампы, и в воде было плохо видно. Однажды я даже попал в косяк мойвы — рыбешки небольшой, шустрой, зашедшей в залив и ринувшейся на электрический свет. Как снежная метель, вылетела она из водяной мглы и завихрилась возле ламп, застя свет. Рыба толкала меня, терлась о скафандр, лезла в иллюминатор водолазного шлема, тыкалась носом в стекло — я был как в полярном снежном «заряде», когда в белой мгле не видно ни зги. Этот неистовый рыбий смерч становился все плотнее и плотнее. На миг мне стало даже не по себе. Но мойва — рыбешка мелкая и поэтому безопасная.
— Эй! — крикнул я по телефону. — У вас там чисто?
— Чисто, — ответили мне сверху. — А что?
— А у меня «заряд». Косяк налетел, работать не дает.
— Шугани его.
Я поднабрал побольше воздуха в скафандр и залпом вытравил его в клапан-золотник шлема.
Воздушные пузыри испугали рыбу, она на миг шарахнулась в сторону, но тут же опять собралась, загипнотизированная электрическим светом. «Да пошли вы! — кричал я. — Кыш!» А рыба все лезла, напирала на меня, глазела — смешная, наивная, любопытная. Я уже не мог размахнуться кувалдой, чтобы забить штырь в шпалу.
— Ну как ты там? — спросили меня сверху.
— Стою.
— Стой пока. У нас тут рыбалка.
Оказывается, в это время наверху прямо с катера черпали рыбу ведром. Привязав ведро на шкертик, закидывали его в самую гущу и вытаскивали полным. Когда наловились, выключили подводные лампы, и мойва ушла, шоркаясь боками о мой скафандр, и тускло-серебристым пятном растаяла в наступившей темноте. Глупая рыбешка!
Мы и про Парамона думали, что он глупый и наивный, а он, оказывается, за нами наблюдал. Мы не знали, что пинагоры питаются мелкими ракообразными, и кто-то предложил:
— Червей бы ему накопать. Обед праздничный устроить. В честь Парада Победы.
— Эх, не знает он, что война кончилась! Газет не читает, радио не слушает, на политинформации не ходит. Темнота.
— Знает.
— Откуда?
— Оттуда! Грохот кончился. Бомбы не рвутся, снаряды не падают, корабли не тонут. Тихо в море. Поди, не дурак — сообразил.
Наш кок стал нарезать мясо, как лапшу, чтобы на червей было похоже, и мы носили Парамону это лакомство, подсовывали банку под самый нос. Помедлит, помедлит Парамон, нехотя откроет рот и всосет мясную лапшинку. Иногда хватал с жадностью, но чаще неохотно, будто делал одолжение. Это нас удивляло.
—
— Кормить его надо, кормить, а то ослабеет. А мужику ослабевать нельзя. Вон самки-то у них какие ядреные! И так, поди, еле-еле справляется с супругой.
— Она, может, и кинула-то его потому, что он мал ростом. А?
— Не скажи, маленький мужик — он всегда удалой. Бабы, знаешь, не за рост любят, а за силу.
Как-то раз вышел из воды водолаз и сказал:
— Кореша, там чего-то зубатка рыщет. Как бы она нашего Парамона не сожрала. Вместе с икрой.
Мы всерьез заволновались. Мы знали, что такое зубатка. Когда в воде вдруг появится кошачья морда и длинное, медленно извивающееся, пятнистое, как у леопарда, тело — становится не по себе.
От рыбаков мы знали: зубатка так может цапнуть, что прокусывает сапог. Никогда, правда, не слыхивали, чтобы она нападала на водолаза. Видимо, ее все же отпугивали шум воды и вид воздушных пузырей, постоянно встающих фонтанами над водолазным шлемом. Но все равно, черт ее знает, что ей взбредет в голову! У нее вон какие клыки торчат! Стоишь, смотришь настороже, пока она не исчезнет в толще воды. Зубатку зовут морской кошкой... Но скорее это не кошка, а леопард. Длина — метра полтора, весу — килограммов сорок.
Мы не знали, что она питается морскими ежами, крабами, звездами, раками, рыбу-то редко хватает, и от незнания думали, что вот возьмет да и слопает нашего Парамона. И потому как ни ругался мичман, прежде чем добраться до туннеля под днищем затопленной баржи, всякий раз сворачивали к Парамону.
Но не зубатки надо было бояться, а нас, людей. Он и не догадывался, какая опасность грозит ему и его потомству.
Наткнулись водолазы на огромный камень, который мешал установке подводной части причала, ряжей. Отодвинуть его нечем, вытащить на берег тоже. Решили рвать. Обложили глыбу противотанковыми минами и рванули. Разнесли в куски. Когда ил опустился и пошли смотреть, как удалась работа, Парамона на месте не оказалось. Не было и икры.
— Ухлопали папашу, — хмуро сказал мичман, едва сняли с него водолазный шлем на трапе катера; он ходил проверять последствия взрыва.
— Да нет, не всплывал вроде, — ответили ему.
После взрыва вода сплошь стала серебряной, в губе всплыло множество рыбы вверх брюхом. И наш кок набрал ее на обед.
— Кокнули его, точно, — стоял на своем мичман. — Жалко. Ну икра, ладно, ее по икринке развеяло. Поди, выведутся мальки?
— Придурками будут, — сказал кто-то. — Они же контуженые теперь!
Потом наступила моя очередь идти в воду промывать туннель. И тут к нам приехал фотокорреспондент из флотской газеты. Он застал меня уже облаченным в скафандр.
У меня до сих пор сохранилась та фотография, где я стою на палубе водолазного катера, готовый к спуску на грунт. И шлем уже надет, и передний иллюминатор завернут, мне осталось сойти в воду. Лица моего не видно. И только по знакомым матросам можно определить, где этот снимок сделан и когда.
Я и не догадывался, что это последний миг перед кессонкой. Я собирался спрыгнуть без трапа (в этом лихость водолаза) и уйти на грунт, не зная, что сделаю первый шаг на свою Голгофу.