Записка лежала у нее на коленях — безвредный клочок бумаги. Но Нэнси не могла собраться с силами и снова посмотреть на нее.
— Ну что вы, не принимайте все так близко к
сердцу! — сказал Джек. — Бог знает, как ему удалось выкарабкаться. Могу предположить, что какое-то племя набрело на него… Судя по этой записке, Антон жив и по-прежнему безумен. Полностью и неизлечимо.
Нэнси по-прежнему не могла вымолвить ни слова. Очень медленно она покачала головой.
— Если я все испортил, простите меня, — произнес Джек.
На его лице было написано такое глубокое раскаяние, что Нэнси сжала его руку.
— Нет, нет, дело не в этом. Спасибо, что приехали. Вы сделали большое дело.
Осторожно и бережно она взяла записку и перечитала. Для Джека эти шесть слов означали, что Херцог сошел с ума и безвозвратно заблудился в безумных грезах. Для Нэнси же они имели совсем иной смысл. Именно поэтому они с Джеком не могли понять друг друга и даже после всего совместно пережитого
их разделяла пропасть. Эти слова означали, что мечта Нэнси о нормальной жизни разбита, что прежнее больше не повторится. Она изменилась сама, а вместе с ней изменилось все — бесповоротно. Тревожным взглядом Нэнси оглядела Томпкинс-сквер-парк. Долго ли еще продержится этот мир? Сколько дней? Сколько недель? Взгляд ее упал на заголовок в «Нью-Йорк таймс», лежавшей на столе рядом с коробкой: «ВМС США предупреждает о новом ракетном кризисе, аналогичном Карибскому, в связи с блокадой Тайваня китайскими ядерными подлодками. Президент клятвенно обещает применить ядерное оружие для защиты островной нации». Внезапный порыв ветра взметнул пыль и погнал ее по дорожке. Черные облака закрыли солнце, погрузив парк в темноту. Gotterdammerung. Сумерки богов. Чувствуя на себе внимательный взгляд Джека, Нэнси перечитала записку вслух, как волшебное заклинание. Эти чары околдовали мир, и Нэнси поняла: никто не спасется.