Обитель спящих
Шрифт:
— Сагратиус пойдет, и Кинда пойдет. Кинда пойдет до края мира. Кинда никогда его не видел.
— Я тоже никогда его не видел, — задумчиво сказал Конан. — Что бы ни пообещал мне Юлдуз, я пойду навстречу тому, что должно произойти.
Фейра на это лишь печально покачала темноволосой головой.
Когда завтрак был закончен, Тай Юэнь жестом пригласил всех выйти к большой лестнице. У ее подножия уже толпился народ, ожидая выхода князя и своих героев. Оглушительные крики, свист флейт и бой барабанов приветствовали их появление. Вперед вышел саккей Тай Кии Бо, Первый Советник
Сагратиус имел вид независимый, но польщенный, Кинда же, как всегда, был воплощением невозмутимости — считая себя сыном бога, он воспринимал любые почести как должное. Обратная сторона этой его черты делала дикаря идеальным спутником: тяготы и невзгоды он воспринимал так же, полагая, что в мире отца сын должен испробовать все.
— Помимо прочего, если ты не понял, — не поворачивая головы, сказал Тай Юань Конану, — он говорит, что сегодня весь день и всю ночь у городских стен будет длиться пиршество и праздник, и все, кто захочет, смогут прийти и приветствовать на нем спасителей княжества.
— А нельзя как-нибудь обойтись без этого? — поморщился Конан. — Что мне, весь день торчать там, как пугалу на рисовом поле?
Князь взглянул на него чуточку лукаво и, тронув за плечо своего саккея, что-то негромко сказал ему. Тай Кин Бо повторил это, обращаясь ко всем, и внизу прокатился благоговейный выдох.
— Что он сказал? — насторожился киммериец.
— Что ты будешь взыскан особой милостью и потому появишься только к вечеру. Сегодня после полудня я намерен ответить тебе на твой вопрос, а это займет нас обоих на немалое время.
Это действительно заняло немалое время. Еще накануне вечером Тай Юаня смутило и обеспокоило то, что он не может сразу увидеть для Конана столь близкого будущего. Поэтому, оставив остальных веселиться, он увел друга в полутемный круглый зал в самом центре дома, куда не достигали огни и шум праздника.
Зал этот, освещенный лишь тлеющими огоньками курильниц у статуи божества в нише, был лишен какой бы то ни было обстановки. Главным и единственным его украшением был мозаичный пол с рельефными изображениями драконов всех четырех стихий — огня, воды, воздуха и земли.
В белом круге в центре был выложен красной плиткой сложный символ-мандала. Тай Юань вышел на середину и опустился прямо на красно-белую мозаику, совершенно закрыв ее полами своего парадного одеяния. Он сделал Конану знак сесть напротив и закрыл глаза.
Киммериец смотрел, как лицо его друга постепенно превращается в подобие восковой маски, как расслабляются плечи и руки, безвольно лежащие на коленях. Наконец он открыл глаза — совершенно черные, из одних зрачков, без белка и радужки, и невидяще посмотрел на друга. Тишина
— Теперь спрашивай.
Конан сглотнул и, мгновение помедлив, так же громко и отчетливо выговорил:
— Что случится со мною за остаток этого года?
Тай Юань продолжал смотреть на него все тем же невидящим взглядом. Он сидел бледный и неподвижный, как изваяние; Конану казалось, что он даже не дышит, весь обратившись в подобие статуи божества в нише, вечно пребывающего в священном трансе. Время словно застыло вместе с ним, и лишь по пробивающемуся откуда-то сверху, скользящему по круглому куполу зала солнечному лучу можно было определить, что солнце уже миновало зенит и движется к западу.
Киммериец, которому приходилось порой просиживать в засаде, не шелохнувшись, полдня и больше, подстерегая самую пугливую дичь, спокойно ждал, не выказывая ни нетерпения, ни усталости. Луч скользил все выше, солнце опускалось все ниже. Драконы извивались у них под ногами, воздух сгущался, словно живой. Конан, познавший некогда Силу, хоть и утративший ее впоследствии, по-прежнему умел различать ее незримое присутствие, и сейчас словно тысячи тончайших иголочек кололи его кожу горячими остриями.
Но он сидел против Тай Юаня, такой же немой и неподвижный, хотя все чувства его были обострены до предела и широкие ноздри трепетали, втягивая воздух, как у молодого жеребца, чующего близкое присутствие волка.
Казалось, прошла целая вечность, когда вдруг Тай тонко, по-птичьи вскрикнул и резко нагнулся вперед, зажимая ладонями виски, и сейчас же что-то беззвучно ахнуло внутри киммерийца, словно невидимая молния ударила над головой. Конан, тяжело дыша, весь напрягся, готовый в любой момент вскочить и, подхватив Тай Юаня, в два прыжка оказаться за пределами этого зала, — прежде чем темный резной купол обрушится им на головы. Но что-то удержало его на месте.
Тай медленно выпрямился и опустил руки. По вискам у него стекали крупные капли пота. Разлепив белые бескровные губы, он проговорил:
— Ты потеряешь двоих и найдешь двоих, разделишь двоих и соединишь двоих. Ты дойдешь до края мира и вернешься на запад, и оттуда начнется твой новый долгий путь… — Он перевел дыхание и слабо улыбнулся. — Прости, но сейчас я больше не скажу тебе ничего. Я думал увидеть один твой год, а увидел всю жизнь. Ты отмечен богами, брат мой. Там, на западе, лежит самое прекрасное в мире королевство, и рано или поздно оно будет твоим.
Конан посмотрел ему в глаза, где сиял и переливался алый жидкий огонь, словно свет огромного прекрасного рубина, — и не нашелся с ответом.
ГЛАВА 2
Прощание с Тай Цзоном
Он зевнул во весь рот и потянулся, прогнав волну по гибкому, сильному телу.
— Поиграй мне, Раина. Я хочу спать.
Девушка, примерявшая тяжелые золотые браслеты, надула было капризные губки, но на этот раз раздумала ломаться и послушно взялась за арфу.