Обитель теней

Средневековые убийцы

— Там небезопасно, — заявил Гвин. — Настоятель правильно решил — давно надо было замуровать дверь и забыть о существовании этого склепа.

— Может, они так и сделают, — кивнул де Вулф. — Как бы то ни было, мне бы не хотелось возвращаться в эту мрачную обитель. Во всяком случае мы вправе заверить Губерта Уолтера и короля Ричарда, что здесь не политическое убийство, а просто безумная выходка свихнувшегося монаха.

— А не пригласят ли тебя снова на пост коронера двора? — предположил Томас, гордившийся репутацией своего начальника.

— Упаси Господи! — горячо воскликнул Джон и впервые за все это время перекрестился.

Акт второй

30 сентября 1270 года

Когда

его нашли у нужника, он бредил.

— Бог выше трех, а три выше семи, и семь выше двенадцати, и все они вместе. Числа — тридцать два пути к тайной мудрости. Число тридцать два — это сумма десяти и двадцати двух — количество пальцев и букв еврейского алфавита. Один есть дух живого Бога, а два — дух Его духа. Три и четыре — вода и огонь. Понимаешь?

— Да, брат Питер.

Настоятель Джон де Шартре заверил его в полном своем понимании, хоть и видел, что монах несет вздор. Щеки брата Питера запали, волосы висели немытыми космами. Приор заподозрил, что тот постом довел себя до такого возбуждения, и сокрушался, что не заметил раньше. Юноша широко улыбнулся и завел свое, слова так и лились с его уст.

— А пять к десяти — это шесть сторон куба — идеального тела — каждая, в свою очередь, выражает высоту и глубину и четыре стороны света. Конечно, не устанавливает ничего действительного, но указывает на идею возможности.

— Да-да, брат. Действительно, ничего.

Настоятель успокаивал молодого монаха, отечески похлопывая его по плечу. Но слова его были пустым утешением, на сердце же у настоятеля Джона лежал тяжелый камень. Его прислали из Франции с поручением возродить к жизни пришедший в упадок монастырь Бермондси. Бесконечные тяжбы за соседние земли истощили монастырскую казну. Кое-кто из живших по соседству крестьян недолюбливал иных монахов, обвиняя тех в жестоком обращении. За четыре года тяжких трудов настоятель Джон, как он сам полагал, уладил наконец эти сложности. И тут-то, в конце сентября, на пятый год его службы — в 1270-м, — все пошло прахом. Сначала исчезновение, а теперь, как видно, зло само явилось в монастырь. Потому что брат Питер Суинфорд не иначе как сошел с ума.

Уильям Фалконер, магистр регент Оксфордского университета, отправился искать ветра в поле и проклинал за это своего друга Роджера Бэкона. Францисканец, с тех пор как обнаружил какие-то таинственные книги, содержанием которых отказался поделиться даже со старым другом Уильямом, с головой ушел в алхимию и на целые недели заперся от всего мира в маленькой сторожевой башне на Дурацком мосту в Оксфорде. Ночью глаза и ноздри прохожих поражало свечение алхимических горнов и вонь из бурлящих перегонных кубов. Каждый, кто проходил мимо, ускорял шаг из боязни, что его обвинят в соучастии в дьявольских деяниях. Когда же Бэкон вышел из заточения, то лишь для того, чтобы упрашивать Уильяма совершить ради него маленькую поездку. Руководство ордена воспрещало Бэкону свободное передвижение, предпочитая держать своего вольнодумного собрата под постоянным присмотром. Однако брату Роджеру, кажется, понадобилось очередное подтверждение его теории «видов», или излучения силы, исходящего от каждой субстанции, как материальной, так и духовной, и влияющей на иные тела. А для этого ему понадобилось, чтобы мастер Уильям Фалконер, сам не чуждающийся естественных наук, отправился в путешествие. Фалконер поначалу заартачился, но Бэкон знал, какую струну задеть, чтобы возбудить в нем любопытство. И сделал это.

Прежде всего, Бэкон попросил друга припомнить его же замечания относительно экспериментов в науке. Доказательство теории может быть получено только через личный опыт посредством чувств. Магистр гордился своей приверженностью логике. И в самом деле, он не раз прибегал к Аристотелевым правилам из «Первой аналитики» для раскрытия загадочных убийств в Оксфорде.

— Мы должны искать только истины. Потому что две общие истины, не подлежащие сомнению, часто ведут нас к третьей, дотоле неизвестной.

— Именно так, Уильям, — согласился брат Бэкон, умело скрывая досаду на

друга, поучавшего его, словно учитель школяра. — Потому-то я и делаю то, что делаю. Я должен постичь измельчение и возгонку, смирение и ручное делание. Потому что постигшему все это откроется идеальное лекарство, называемое философами эликсиром, проявляющее себя в том, что сжижается под действием огня, не сгорая, не выкипая и не испаряясь.

Для Фалконера все это звучало как колдовские заклинания, и он испугался, не повредило ли долгое заточение по приказу главы ордена разум его старого друга. Он понимал, что в конечном счете непременно даст себя уговорить. Он со вздохом прекратил хождение из угла в угол и опустил свое грузное тело на скамью у мастерской Бэкона, рядом с ним. Он провел рукой по непокорным густым волосам, в который раз задумавшись, не начинают ли они редеть на макушке. Он понимал, что не сумеет отказать Бэкону в просьбе. К тому же у него имелись и собственные причины посоветоваться с алхимиками — лучше с теми, кто проживал подальше от Оксфорда, где каждый знал обо всех делах соседа. Он милостиво согласился:

— Говори, чего ты от меня хочешь?

Он не предвидел, что придется путешествовать через всю страну и обратно, до самого Кентербери. И безрезультатно. А теперь, в довершение несчастий, ездовая лошадь, которую он нанял в Лондоне для обратного пути, охромела на одну ногу. Хуже того, у него снова разболелась голова. Он покопался в подвязанном к поясу кошеле в поисках лекарства. Быстро спускались сумерки, а до гостиницы, где он ночевал несколько дней назад, было еще неблизко. Его скакун не добрался бы и до лондонского моста, построенного лет двадцать назад. Надо было срочно искать приют. А он завяз на болотистой равнине по южную сторону Темзы. В изнеможении он готов был объявить эту бесприютную местность забытой богом пустыней, но тут вспомнил: он же по дороге в еврейский квартал Кентербери проезжал совсем рядом с монастырем Бермондси! До него, конечно, осталось совсем немного. Фалконер воспрял духом. В поднимающемся тумане он воспользовался указаниями своего носа, направляясь на запах скорняжных мастерских, расположенных по соседству с монастырем, и вскоре из темноты перед ним выросли тяжелые стены. Мрачные стены, но Уильям обрадовался при виде их, потому что ему уже пришлось спешиться, ведя в поводу бедную хромую кобылу, а ноги его колодками сжимали новые сапоги, купленные в Кентербери.

— Хромой ведет хромого, — пробормотал Фалконер, когда добрел наконец до высокой каменной арки монастырских ворот.

Раскат грома из тяжелой грозовой тучи, собравшейся над головой, приветствовал его у входа. Странное дело: ворота еще не были заперты, но никто не вышел ему навстречу. Повсюду было пустынно. Пустовал внешний двор, замкнутый изукрашенной церковной стеной, только ряды статуй святых, устроившихся в каждой нише, мрачно взирали на него сверху. Крупные капли дождя понемногу застучали по булыжнику двора. Единственное светлое пятно, какое он сумел высмотреть, отбрасывали мерцающие факелы изнутри церкви. Длинные тени и языки пламени играли в большом розеточном окне высоко наверху, словно за ним простиралась сама преисподняя. Это впечатление усилилось, когда из полуоткрытой двери в западном фасаде церкви донесся пронзительный крик. За криком последовал другой, и еще один, и тяжелое дыхание Фалконера эхом отозвалось ему. Голова болела все сильней, и крики резали мозг, будто острым ножом.

— Во имя Господа, что здесь происходит?

Он выронил повод, оставив клячу свободно бродить по двору. Шагнул по направлению к источнику ужасных звуков, и вдруг его охватило тяжелое предчувствие. В монастыре Бермондси было неладно.

Он толкнул тяжелую дубовую створку и вступил под холодные торжественные своды. Церковь освещали смоляные факелы, вставленные в кольца на стенах по сторонам прохода. Но взгляд его обратился к центральному нефу вверх, вдоль ряда из семи прочных колонн, к ребрам сводчатого потолка, наводившего мысли на просторы открытого неба и небесное спокойствие. Однако в дальнем конце нефа, у входа на хоры и в святая святых, разыгрывалась сцена из ада.