Обитель Варн
Шрифт:
благоустроенном муравейнике. Интересно, чем они живут? Что движет их по
истоптанным веткам дорог? Чувствуют ли они ветер в лицо? Понимают ли шепот
листьев? Хорошо ли им или плохо, холодно или тепло?
— Чем ты живешь, человечек?
— Тобой, — заявил Игнат, подходя ближе, желая обнять и не смея.
— Не правда. Я миг в твоей жизни, а ты в моей, и того меньше.
— Ты читала Ромео и
— Любовь…Что такое любовь?
— То, что заставляет биться сердце…
— В груди? — повернулась к нему Лесс.
— Да, вот здесь. Послушай его, оно бьется для тебя, ради тебя, — Игнат
осторожно прижал ее ладонь к своей груди, и Лесс явственно ощутила толчки под
пальцами:
— Тук, тук, тук, — она уже слышала это. И ей было тепло и хорошо тогда. Лесс
сонно качнулась, прислонилась головой к груди парня, — тук, тук…
Колыбельная для Варн в человеческом исполнении.
Лесс мгновенно заснула, и рухнула бы, не поддержи ее сильные руки Игната. Он
поднял ее и отнес в спальню.
Пока она спит, у него есть время найти выход из положения, залезть в визион и
узнать, кто такие Варн, что с ними делать, как приручить.
Но как найти правду в нагромождении слухов, мифов, легенд и сказок? Визион
пестрел сайтами со страшными историями, которым и цена-то два `ой' и три `ха-ха'.
Игнат потер лоб и с тоской посмотрел в окно — темнеет, а он по-прежнему знает,
не больше, чем знал…
Они почти прошли тоннель. Последнее помещение, последняя дверь. Но как в нее
войти? Прямо по курсу работали огромные маховики, не меньше двадцати, и все
двигались в разном темпе: один отъезжал, другой крутился, третий падал, со
свистом разрезая воздух острыми краями.
Девушки переглянулись. И обе вздрогнули от резкого звука, раздавшегося за спиной.
— Мама, — обернувшись, пискнула Люция. На подруг двигалась стена, подгоняя к
препятствию из маховиков.
— Казематы иезуитов, — прикусила губу Алиса, оценив.
— Лиса, я его не пройду, — всхлипнула Маликова.
— Надо, Люсь, соберись.
Та вскинула руку с пистолетом и принялась палить по маховикам, в тщетной надежде
остановить хоть один. Пули отскакивали, грозя задеть стрелка.
— Перестань, дохлый номер, — опустила ее руку Сталеску. — Давай: вдох, выдох
и
— Это самоубийство, Алиса.
— Единственный выход. Я иду первой. Если что… не останавливайся и на секунду,
уходи. Поняла?
— Ага… Камикадзе!
Девушки скривились в лицо друг другу, пытаясь изобразить бодрые улыбки
пофигисток, и пошли к адской машине.
Они лежали буквально в трех метрах от заветной дверцы на выход, в темноту
прохладной ночи, к траве, свежему воздуху и жизни, но могли лишь смотреть на нее.
До разума еще не доходило, что они дошли, да и сил подняться не было.
`А надо', - вяло подумала Алиса, покосившись на подругу. Та была зеленого цвета,
левая сторона лица, словно повстречалась с наждаком, рука от плеча до кисти
измолота и держалась, наверное, лишь на рукаве формы. Сталеску досталось меньше:
вывих запястья, да спина, как лицо Маликовой. Обошлось.
— Держись, Люся, держись, я сейчас, — прошептала Алиса, с трудом поднимаясь.
Набрала код, угадав с первого раза, распахнула дверь и выволокла подругу наружу.
Сама упала рядом.
`Надо бы позвать на помощь', - забилось голове. И услышала шорох шагов по траве.
Приподняла голову — увидела два армейских ботинка. Пошла взглядом дальше,
задирая голову вверх, и встретилась с ненавистной физиономией:
— А-а-а, Сток… Принимай….Живы, как видишь….
Люция лежала в лазарете. Руку ей собирали из осколков и лоскутков кожи, как
Франкенштейна. Обнадежили, пообещав долгий путь выздоровления, но о списании не
заикнулись. Это выводило Маликову из себя, но значительно меньше, чем
собственное отражение в зеркале. Лицо некогда симпатичной особы теперь походило
на маску уродца.
Нет, конечно, заживет, и, конечно, короста сойдет, но пластику делать придется в
любом случае. Если дадут, а ведь не дадут. Теперь у сержанта одна дорога —
добить Маликову, чтоб не было претензий со стороны родни и глобальных
неприятностей с кураторским отделом. Списывать ее в таком виде, ясно, чревато
последствиями и со стороны юридических органов и со стороны прессы. А так,
конечно хорошо всем — полежит девочка, очнется и вновь в строй, в тоннель и уже
навеки. Не даром ей даже звонки домой запретили, изолировали, переведя в
отдельную палату якобы для удобства.
`Итак, выбор не богат: либо я, либо сержант', - прошептала Люция, глядя на свое
отражение. Скривилась от отвращения к себе, ненависти ко всем и всему что ее