Обитель
Шрифт:
В молоко падали редкие снежинки.
Вернулся в расположение роты, прилёг на свои нары, нары у него не внизу и не вверху, а посередине.
Тюленью куртку Артём вывернул наизнанку и обшил каким-то рваньём – получилось как раз то безобразие, что требовалось. По крайней мере, красноармейцы зариться не будут. Он не снимал её никогда, даже в роте. Спал тоже в ней.
На том же, именуемом “Глеб Бокий”, пароходе вернули в лагерь Осипа Троянского.
Он запропал, его пришлось
В честь поимки Троянского выстроили четырнадцатую роту, включая женское отделение запретниц; их тоже оказалось довольно много.
Заканчивался ноябрь.
Заключённые стояли друг напротив друга.
Мужская рота была построена в два ряда, женское отделение – в один ряд, и первые и вторые – по росту.
На стене Преображенского храма с недавних пор были нарисованы фабричные трубы, самолёт и красная звезда. Над всем этим вывесили лозунг: “Да здравствует свободный и радостный труд!”
Артём сначала разглядывал самолёт.
Думал: “Самолёт”.
Потом увидел Галю.
Галя постриглась. Стояла без шапки.
“Через три года волосы отрастут и станут как прежде. Как и не было ничего”, – подсказал кто-то Артёму.
Она кивнула ему.
Артём не ответил, а зачем. Просто сморгнул. Она всё равно с той стороны площади не поймёт, отвечал он ей или нет.
…Стояли долго – у Гали на голове накопилась снежная косынка, она не замечала.
Запретницы переговаривались и посмеивались в строю, но к Гале никто не обращался: похоже, к ней относились отчужденно и дурно.
На ней были резиновые сапоги, нелепые и грязные. Артём никогда не видел её в таких сапогах. При том что некоторые из запретниц были одеты хорошо, и даже в модные, на каблуках, сапожки, – объяснялось всё, впрочем, несложно: многие из них работали на конюшнях, ухаживая за чекистскими лошадьми, ну и за чекистами тоже.
Троянский стоял через четыре человека справа от Артёма. Только Артём был во втором ряду, а Троянский в первом. На его лице виднелись несколько ссадин: наверное, били по прибытии – в честь возвращения.
Троянский сутулился и странно, согнутыми в локтях, держал руки – будто они у него не разгибались. С такими руками Троянский был похож на птицу. Все птицы улетели, а этот прилетел.
Ко второму часу появился наконец Ногтев – похоже, пьяный, идущий грузно, как набитый мокрым песком, но твёрдо.
Лагерники ударно прокричали: “Здра!” Здесь в основном были опытные сидельцы, они больше не хотели стоять во дворе.
Поверка началась неожиданно: заключённым зачитали краткий отчёт о работе комиссии по ликвидации нарушений, допущенных администрацией лагеря.
Привлечены к дисциплинарной ответственности столькото. Лишены должностей и переведены в рабочие роты столько-то. Столько-то приговорены к расстрелу.
Карантинная рота подобралась и насупилась. Цифры звучали жёстко и колко, как железные.
– Каждый день бы такие поверки, –
Артёму не понравилось, что такие слова звучат рядом с ним: могли подумать на него.
Следующим объявили приказ, что отменяют вольную одежду: всем лагерникам отныне полагается единая форма.
Ногтев, слушая, как зачитывают его приказ, медленно поворачивал голову, вглядывался в заключённых. Он был в фуражке, в плаще и сапогах. Всё отлично на нём сидело.
Третий приказ касался полного вывода за пределы монастыря всех прежних монастырских жителей, монахов и трудников. Обратным рейсом они переправляются на материк для полноценного участия в жизни и стройках Советской республики.
Четвёртый приказ гласил, что в связи с многочисленными нарушениями порядка и недостаточными рабочими показателями досрочно освобожденных в этом году не будет. К началу весенней навигации заключённые Соловецкого лагеря особого назначения должны показать достойные результаты. Все заслужившие поощрения, в том числе в виде амнистии, – будут поощрены и амнистированы.
На этих словах Ногтев чуть пошатнулся – и это движение как будто разбудило его. Подвигав челюстями, он неожиданно пошёл вдоль рядов.
Чекист, зачитывавший приказы, тут же замолчал.
– Дисциплина! – сказал Ногтев; голос его звучал мощно и плотно, как будто состоял из мяса, – таким голосом не важно было, что произносить, – любые слова начинали весить. – Дисциплина требует от нас!
Начлагеря дошёл до того места, где стоял Троянский, и остановился.
Поискал и нашёл кого требовалось.
– Заключённый Осип Троянский, – объявил Ногтев, – был направлен в бесконвойную, вольную командировку как учёный специалист. Ему требовалось провести необходимую научную работу и вернуться к празднику седьмого ноября. Дню революции. Осип Троянский предпринял попытку бежать. За ним была направлена специальная группа. Осип Троянский был задержан.
Ногтев каждым словом вбивал Троянского, как гвоздь в булыжник. Гвоздь гнулся.
Артём почувствовал, что у него болят передние зубы, как будто он держал в зубах что-то твёрдое.
– При отъезде заключённому Осипу Троянскому было объявлено, что в случае его неявки в указанный срок в роте будет расстрелян каждый десятый, – буднично произносил свои тяжеловесные слова Ногтев. – Администрация лагеря вынуждена держать своё слово.
Ногтев махнул сильной рукой в воздухе: действуйте. Рука была в перчатке.
Выбежали двое чекистов – один в суетливой нерешительности встал возле женского отделения, словно бы ему предложили выбрать себе жену, другой пошёл, отсчитывая заледеневших в ожидании людей, вдоль мужского.