Обладание
Шрифт:
Чуть раньше Джоан обмолвилась о домике дочери, и Мойра неожиданно встала.
— Я пойду приготовлю дом, — заявила она, не зная, появится ли Аддис в одиночестве или в сопровождении Энн. Может, стоит напрямик спросить Джоан, не найдется ли для нее свободной постели или матраса в другом доме?
— У них с матерью свой дом через несколько дворов от нашего, — добродушно подсказала Джоан, зажигая свечу и передавая ее Мойре.
Мойра незаметно проскользнула через толпу, запрудившую комнату, и вышла на крыльцо. У самой двери ей показалось, словно невидимая рука легла на плечо. Она оглянулась и увидела
Домик она нашла без труда. Новая соломенная крыша и свежая штукатурка красноречиво говорили о том, что он принадлежит молодоженам. Она распахнула дверь, и пламя свечи слегка разогнало царивший внутри мрак. Разыскав окно над кроватью, она открыла ставни, впуская в комнату лунные лучи.
У камина стояло несколько ведер. Мойра развела небольшой огонь, затем взяла два ведра и зашагала к деревенскому колодцу. Из дома Лукаса все еще доносились звуки продолжающихся торжеств. С полными ведрами она вернулась в приятную тишину дома и поставила воду поближе к огню.
Дочь Лукаса оказалась безупречной хозяйкой, так что делать в доме было нечего. Более того, от царившего в доме порядка Мойра почувствовала себя не совсем уютно. Ей вспомнился собственный дом в Дарвентоне, и ее охватила ностальгия по четырем годам, проведенным вместе с Брайаном.
Эти четыре года она прожила так, как будто у нее были и настоящий дом, и собственная семья. Мойра помылась подогревшейся водой и присела у огня, борясь с болезненно-приятным настроением, в которое ее повергли воспоминания. Настоящий дом. Надежное укрытие от внешнего мира. Ни того, ни другого у нее не было начиная с четырнадцатилетнего возраста. Ребенок, которого нужно любить и о котором нужно заботиться. Точка отсчета стабильности и теплоты в безразличном, суровом мире.
Размышления тяжким грузом легли на душу, усиливая одиночество, которое ей столь часто приходилось испытывать в жизни, что оно стало предсказуемым. После смерти Эдит наступили времена еще более тяжелые. А когда умерла Клер, она вообще не знала, как жить дальше. Не найдя успокоения в коротком браке, она вдруг обрела четырехлетний покой, ухаживая за чужим ребенком.
Ей вновь захотелось вернуться в то безмятежное состояние. Ей необходимо было чувствовать и знать, что в ее жизни есть какая-то ось, ей требовалась твердая почва под ногами, цель, которая что-то значила, и еще небольшой мир, который принадлежал бы только ей и никому другому. Она хотела быть не Тенью, а — по крайней мере, для нескольких человек, для своей семьи, — источником света.
От размышлений Мойре стало совсем грустно, и она попыталась стряхнуть унылое настроение. Когда же у нее ничего не получилось, она вышла из дома, надеясь таким образом избавиться от его странных чар. Небольшой дом располагался на самой окраине деревни, совсем рядом начинались поля, и в дальнем конце двора она увидела открытое строение с высоким навесом, под которым наверняка хранилось сено. Мойра зашагала через небольшой аккуратный садик к навесу.
Прохладный ветер донес до нее сладковатый запах сена. Она устроила себе нечто вроде ложа и улеглась на пружинистую сухую траву. Над ней красовалась половинка луны, и мириады сверкающих звезд рассыпались по темному бархату неба.
Она принялась считать яркие отметины,
Глава 7
«Гордости в ней было немного. Просто она была молода и напугана…»
В проходе стоял прохладный сырой запах, камни под ногами поглощали слабый звук шагов. Здесь царила глубокая тишина, как, впрочем, и в остальных комнатах и коридорах замка. Все обитатели, вся челядь затаили дыхание и замерли в ожидании смерти.
Она обыскала все места, где Клер имела обыкновение прятаться: проверила часовню, чердак восточной башни, заглянула в небольшую кладовку рядом с камином в главном зале. Клер нигде не было. Мойра подошла к идущей от кухни лестнице и прищурилась, вглядываясь в полумрак под ней. Огонек свечи отразился от копны золотистых волос, ниспадавших на съежившееся в самом углу тело.
Зашевелилась голова, поднялись голубые глаза, сначала широко раскрытые и испуганные, затем успокоившиеся, когда Клер узнала ее.
— Слава Богу, это ты.
Она склонилась к подруге. Несмотря на то, что та была на два года старше, Клер вдруг показалась ей сущим ребенком.
— Ты должна идти туда.
— Не могу, — выдохнула Клер, медленно качая головой, не сводя взгляда с невидимой точки на полу.
— Ты должна. Меня послал твой отец, чтобы я нашла тебя…
— Не могу! — она подняла на нее взгляд сверкающих глаз. — Ты его видела? Видела? Он же весь изрезан на кусочки! Господи, от его лица ничего не осталось, а тело…
Наполненные искренним ужасом слова стрелами пронзали воздух. Интонации приближались к истерическим.
— Поначалу раны всегда выглядят ужасно. Моя мать говорит, что лицо такое страшное от синяков и кровоподтеков, а кости на самом деле все целы. Она сделает все, что только можно, не сомневайся. Да, шрам останется, но назови мне хоть одного рыцаря без шрамов…
— Он останется калекой на всю жизнь. На него смотреть страшно, — с горечью в голосе произнесла Клер, и ее взгляд подернулся пеленой, словно обратился внутрь. Что она видит в собственной душе? Обрученную девушку, у которой не хватает сил, чтобы лицом к лицу встретиться со своим изувеченным супругом? Испорченную, избалованную девочку, обиженную на судьбу за то, что та сыграла с ней такую злую шутку? Скорее всего, и то и другое; но там, наверху, страдает человек, и Мойра неожиданно почувствовала, что ей недостает терпения, с которым она до этого относилась к брезгливости и эгоизму Клер.