Облако Магеллана
Шрифт:
Тер Аконьян, Пендергаст и Ирьола молча пожали нам руки. Зорин первым втиснулся сквозь узкий люк в ракету и протянул руку за букетом, который я ему осторожно подал. Потом я, в свою очередь, спустил ноги в люк.
Букет сирени стоял в стеклянной банке у окна. Сидя за столом, я видел, как автоматы бурят шпуры в скале, десятки шпуров, складывающихся в концентричесиие круги. Потом они закладывали взрывчатку и исчезали. Взрыва не было слышно. Скала, охваченная огнем, вставала дыбом, метала в небо дым и камни. Почва дрожала, и с кистей сирени осыпались мелкие крестики
Ослепительная сине-стальная молния. Металл, расплавленный излучением, распределенный по поверхности воронки, остывал. Автоматы ползали по шероховатой поверхности, обтачивали ее, выглаживали, полировали, пока она не начинала блестеть, как ртуть. Другие автоматы шли дальше, копали фундамент под антенную мачту. Грунт слегка дрожал. Все больше белых лепестков осыпалось с веток…
* * *
Для выполнения нужных строительных расчетов у нас был небольшой электронный мозг. Вечерами Зорин садился к столу и начинал с ним беседовать. Электромозг был ма ленький, узкоспециализированный, так что Зорину нередко приходилось подолгу ожидать результатов; он назвал аппарат «Дурачком», и это прозвище со временем приняло почти ласкательный оттенок. В течение нескольких вечеров Зорин, занятый проверкой хода строительства, откладывал анализ астрорадарных данных, осведомлявших нас обо всем, что творится в пространстве вокруг скалистого обломка, мчащего нас в пустоте. Взявшись, наконец, за них, он помрачнел, затем подошел к «Дурачку» и подал ему ряд цифр. Тот мешкал, как всегда; не дождавшись результатов, мы легли спать. Ночью Зорин встал и подошел к автомату: потом вернулся насвистывая: это означало, что он сильно не в духе. Я ни о чем не расспрашивал, зная, что каждая мысль должна в нем улечься.
— Знаешь, — сказал он мне наконец, — кажется, у нас скоро будет каша.
«Каша» на языке пилотов означает поток метеоритов. Известие не очень встревожило меня.
— Ну что ж, — сказал я, — ведь и наш дом, и атомный котел, и укрытие для автоматов рассчитаны с достаточным запасом прочности; часа два, не больше, нам придется потревожиться о них. Но странно, что астрогаторы ошиблись…
Зорин не ответил, но перед самым своим уходом (было уже светло) бросил мне:
— Это не простые метеориты, знаешь ли, а посторонние…
Я остался один. Зорин ушел к самой дальней работающей группе, так что у меня было около часа времени, чтобы обдумать его слова. Как известно, планеты посещаются двумя видами метеоритов. Внутренние метеориты, принадлежащие к самой системе, движутся по замкнутым орбитам, и их скорость относительно нашей планетки не могла превышать нескольких километров в секунду. Зато «посторонние» метеориты, стаи каменных и железных глыб, движущиеся по параболам, могут достигать огромных, сравнительно с телами системы, скоростей — до ста километров в секунду. Радар наш, по-видимому, уловил тень именно такого потока.
Мы приняли некоторые меры предосторожности: с помощью автоматов укрепили добавочными пластинами нашу камеру и крышу атомного котла, большого цилиндра, на три четверти погруженного в скалу в полукилометре от «дома».
Предположение Зорина превращалось в уверенность. Фотоснимки показали в одном из секторов неба маленькое пятнышко — это мчался рой тел таких маленьких, что они давали изображение только в совокупности, а сквозь этот рой просвечивали звезды.
— Может быть, это просто пылевое облако, — сказал Зорин, когда мы обсуждали вопрос, не уведомить ли «Гею» о своих опасениях, и решили не делать этого, так как товарищи не смогут нам помочь
Ночью меня вырвал из сна гром такой силы, словно над головой у меня лопнул железный колокол. Койка шевельнулась, словно от толчка. Я сел, спустил ноги и ощутил босыми ступнями мелкую дрожь пола.
— Ты слышишь? — спросил я в темноту. Ответа не было, но я знал, что Зорин не спит.
Через четверть часа взошло солнце, и ландшафт за окном ослепительно осветился. Насколько хватает глаз каменистая равнина взрывалась в десятках мест одновременно. Каменные глыбы дымились, песчаные фонтаны взвивались и падали, иногда тонко звякали осколки, ударившиеся о стену, и снова воцарялась тишина, внезапно разрываемая металлическим грохотом, словно потолок рушился и падал нам на головы: это какой-то обломок разбивался о верхний панцирь камеры.
Через три часа солнце зашло. Метеориты продолжали падать — правда, слабее и реже; планетка заслоняла нас теперь от главного их потока, и те, что падали на ее ночное полушарие, имели только скорость свободного падения, ничтожную сравнительно с космической скоростью потока.
Мы не знали еще, какую кривую описывает поток в пространстве и как далеко простирается, приходилось ждать. Настал день, и почва снова задрожала. Снова на нас обрушивались мощные удары.
День за днем, ночь за ночью в призрачном блеске раскаленных камней и ледяном звездном мраке падал каменный дождь. Почва содрогалась, как живое существо под ударами, стены вибрировали, по всем предметам расползалась лихорадочная дрожь, охватывая и наши тела, — часы протекали в мертвой тишине, то и дело прерываемой звенящим грохотом. Мы были отрезаны. Небо извергало из своей черной глубины целые реки каменных обломков, осыпая ими астероид. Связь с атомным котлом и укрытием автоматов не была нарушена. Когда на третью ночь бомбардировка ослабела, мы вызвали автоматы для продолжения работ. Они вышли, но через какой-нибудь час один из них рухнул, сраженный прямым попаданием, от которого панцирь у него разлетелся, как стекло. Остальные заколебались, прервали работу и вернулись в укрытие: это сработали механизмы самосохранения.
Мы все еще надеялись, что астероид вот-вот выйдет из потока и что адский обстрел прекратится; поэтому мы ни о чем не сообщали товарищам.
Радиостанция находилась на верхнем этаже камеры, и в ее чечевицеобразное потолочное окно раньше было видно черное небо, но теперь автоматическое устройство закрыло его стальным щитком. Тут, наверху, мы разговаривали с товарищами. Так как мы связывались с ними ночью, когда метеоритов бывало меньше и риск прямого попадания снижался, то нам удалось скрыть oт «Геи» все происшедшее. Мы молчали главным образом потому, что корабль находился уже лишь в пяти днях пути от Белой Планеты и все внимание наших товарищей сосредоточивалось на проблеме связи с ее обитателями.
На следующий вечер радиоприем значительно ухудшился. Окончив разговор с «Геей», мы убедились, что главный рефлектор антенны помят, а во многих местах и продырявлен.
— Работы стоят уже три дня, — заметил я, — а теперь мы еще можем потерять связь.
— Автоматы исправят антенну.
— Ты уверен, что они пойдут7
— Да.
Зорин подошел к панели управления и вызвал по радио автоматы. Была уже ночь, метеориты падали реже. Он вслушался и выключил микрофон.
— Идут? — спросил я.
Он остановился посреди каюты, расставив ноги, прищурясь, как борец, приглядывающийся к противнику, и молчал.
— Что делать? — спросил я наконец.
— Подумаем. Пока что попоем.
Мы пели примерно с час. То один, то другой из нас припоминал новые песни. В перерыве между одной и другой Зорин вскользь спросил меня:
— Предохранитель самозащиты можно выключить, верно?
— Только не на расстоянии, — возразил я.
Мы снова пели. Иногда Зорин прислушивался. Потом он встал и оглянулся в поисках скафандра.