Обман Инкорпорэйтед (сборник)
Шрифт:
– Простите меня, – отрешенно сказал Хедли. – В любом случае, это не имеет значения. Давайте забудем обо всем, – он показал на красный свет «Фермерского коммерческого треста». – Если свернете туда, проедете мимо моего дома. Можете высадить меня хоть где.
По дороге Марша негромко промолвила:
– Мне понравились ваши рисунки.
– Вы уже сообщили об этом в записке.
– Я серьезно, – она обращалась к нему взволнованно, с безумным взглядом. – Вы не верите мне? Разве не этого вы хотели? Неужели это больше для вас не важно?
– В известном смысле, – уклончиво ответил Хедли. – Рад был узнать ваше мнение.
Крепко
– Когда раздобудем деньжат, попробуем заняться офсетной печатью. Вы работали с офсетной печатью?
– Нет.
– Вам это… интересно?
Хедли вздохнул.
– Нет.
Ему действительно было неинтересно. Он чувствовал усталость: у него был длинный, трудный день. Руки и ноги ныли от переутомления. Болели кости стоп: он провел тринадцать часов на ногах. Хедли давно не ходил в туалет по-большому. От дюжины чашек кофе, выпитых за день, желудок покрылся изнутри зернистым металлическим налетом. От нечего делать Стюарту захотелось фруктового сока – апельсинового, полный стакан. Холодного, жидкого и прозрачного. А еще, пожалуй, сандвич с латуком и сыром.
Машина нехотя катилась по направлению к Бэнкрофту, в сторону его дома. Вообще-то у Хедли не было желания идти домой: он этого не планировал. Стюарт сел сюда добровольно. ОН принял решение и не собирался отступать. Все обдумал, проанализировал и взвесил еще накануне, в ночной тишине. Но ему нравилось причинять боль Марше: он видел страдание в суровых, натянутых чертах ее лица. Откинувшись на обивку сиденья, Хедли мрачно наслаждался поездкой.
– Вот он, – он показал на здание. – Не хотите ненадолго зайти? Можете познакомиться с моей семьей… С Эллен вы уже знакомы. Я покажу вам Пита, – затем он садистски продолжил: – Как насчет того, чтобы поужинать вместе с нами? Мы еще не ужинали… Я ем, когда прихожу домой.
Женщина оказалась более мужественной, чем он полагал. Или, возможно, Хедли просто недооценил чувства, которые она питала к нему.
– Нет, спасибо, – презрительно сказала Марша. – Может, как-нибудь в другой раз. Сегодня я плохо себя чувствую: нет аппетита, и не хочется ни с кем встречаться.
Марша явно смирилась с тем, что Хедли сейчас выйдет и бросит ее. Она собралась с духом, а он невольно залюбовался ее стоическим выступающим подбородком и холодным взором. Без сомнения, Марша это переживет. Ее разрывало на части, но она могла это вынести: она тоже приняла решение.
– Что ж, – вполголоса сказала женщина, – было приятно еще раз с вами поговорить, – она мельком взглянула на него: – Хорошо выглядите.
– Положение обязывает. Теперь я директор магазина.
– Правда? – она кивнула. – Прекрасно. Больше денег?
– Гораздо больше. Да еще и власть… Гоняю людей по всяким поручениям, – затем Хедли добавил: – Весь магазин целиком на моей ответственности. Заказы, покупки, принятие решений. Мое маленькое царство.
Марша припарковала машину прямо напротив его дома – почти на том самом месте, где она высадила его в ту ночь. Выключив двигатель и фары, Марша повернула к Хедли бледное лицо и с вызывающим видом сказала:
– Я вижу, вы собираетесь отомстить мне за ту ночь. Хорошо, мстите. Но почему? Что я должна была сделать?
– Забудьте, – ответил Хедли, опустив руку на дверную ручку.
Ее серые глаза забегали, заморгали. Тяжело дышла, Марша затараторила:
– Я знала,
– Нет, – с досужим видом ответил Хедли.
– Весь последний месяц мне хотелось связаться с вами. Хотелось приехать сюда, увидеться и поговорить. Я начинала писать: боже, я начинала письма, клала их в конверты… и разрывала. Все это время я думала о вас. Все разваливалось на части… – Марша отвернулась, сжала кулак и вздрогнула. Сдавленный, скрипучий всхлип раздвинул ее застывшие губы и вырвался наружу. Она зарылась лицом в обивку салона, и оба немного помолчали.
– Хватит ломать комедию, – жестоко сказал Хедли.
– Я… – Марша прокашлялась и ответила слабым, еле слышным голоском: – Я не ломаю комедию. Я люблю вас.
Хедли испытал шок. Щеки медленно и болезненно разгорелись. В злости и смущении он отшатнулся от нее, словно произошло что-то возмутительное. Словно она совершила какой-то бесстыдный поступок, призналась в неизъяснимом пороке. Стюарт сильно пожалел, что заставил Маршу это сказать, довел ее до этого – такого он не ожидал. Потрясенный Хедли в отвращении рывком распахнул дверцу и почти ступил на тротуар.
– Вы уходите? – спросила Марша на грани истерики. – Спокойной ночи, Стюарт Хедли. Может, еще когда-нибудь свидимся.
– Успокойтесь, – сказал он.
– Я спокойна.
– Тогда говорите потише, – Хедли закрыл дверь и снова сел. – Я так устал, что не выношу никакого крика. Я проработал в этом магазине тринадцать часов, и на сегодня шума с меня хватит.
Титаническими усилиями Марше удалось взять себя в руки.
– Я могу попросить вас остаться? – запинаясь, спросила она. – Хотя бы на пару минут?
– На пару минут – да.
Марша с расстановкой продолжила:
– Вас раздражает, что я рассказала вам о своих чувствах? Но это ничего не меняет: я не шутила и могу это повторить.
– Не повторяйте, – в бешенстве сказал Хедли и беспокойно заерзал, напрасно пытаясь устроиться поудобнее. – Это ничего не значит. Все это пустые, бесполезные слова.
– Только не для меня, – ввернула Марша.
– Тогда держите их при себе! – И он мрачно продолжил: – Это все равно что стоять и читать Клятву верности [89] . Кто принимает это всерьез? Кто в это верит? Просто кто-нибудь должен верить, и тебя заставляют читать ее, заставляют стоять, приложив руку к сердцу, каждое утро – все время, пока ты учишься в школе. Но ты же не думаешь, что когда-нибудь встретишь того, кто в это по-настоящему верит… Или как слова попсовых песенок. Ты же не думаешь, что когда-нибудь встретишь в реальной жизни того, кто так изъясняется.
89
Клятва верности американскому флагу – клятва американцев в верности своей стране, произносимая перед флагом США.