Обман
Шрифт:
Ахмед кивнул, соглашаясь с ним. Это был тот Джейк, какого он знал.
— А почему тут затронуло твое самолюбие?
— Моя компания — мое самолюбие, — просто объяснил Джейк. — Кроме того, противостоит мне маленькая старая дева преклонных лет, собирающаяся превратить то место в рай для кошек.
— Что? — удивился Ахмед.
— То, что слышал. Лет девяносто, не меньше, и разговаривает со всяким зверьем. Господи помилуй. Судя по всему, она считает, что загородные торговые центры противоречат законам природы.
Ахмед откинул голову и громко расхохотался. Джейк лишь развел
— Ты должен меня понять, — взмолился он. — Я не могу позволить древней, выжившей из ума старухе обойти «Недвижимость Дейр». Ты должен понять. Дело не только в самолюбии, тут вопрос самоуважения.
Ахмед перестал смеяться.
— А как насчет самоуважения маленькой старушки, друг мой?
— Переживет. Я дам ей столько денег, что на них можно будет построить самый большой приют для кошек в западном полушарии, — безразлично заметил Джейк.
Ахмед не успокоился.
— И все из-за сделки, по твоим же словам, новее для тебя несущественной? Просто чтобы победить? Тебя теперь что-нибудь, кроме победы, трогает, Джейк?
Улыбка исчезла с красивого лица, ее сменило жестокое выражение.
— Не могу себе позволить, — коротко ответил Джейк. — Все эти волнения — для неудачников.
— Привязанность, — вслух произнесла Эш. — Какая глупость.
Свернувшись в большом кресле в стиле королевы Анны, она рассматривала свадебные фотографии. Как хорошо она помнила тот день: упакованная в жесткий атлас, накрашенная, волосы покрыты лаком так, что ни одна прядь не выбивается. Она изо всех сил старалась никого не подвести, так была за все благодарна. И слов нет, все происходящее трогало ее до глубины души. Она была слишком привязана к Питеру, семье, всем-всем. Она отдавала им всю свою душевную теплоту, нимало не заботясь, что ничего не оставалось для нее самой. За окном уже окончательно стемнело. Над деревьями виднелись смутные очертания луны. В комнате тишина, нарушаемая лишь сопением спящего Расти. Пес забрался под стол и там заснул, положив морду на лапы. Несмотря на сопение, Эш радовалась его присутствию. Не так ощущалось одиночество.
— И почему я была такой дурой?
Она неподвижно сидела в свете маленькой настольной лампы. Фотография лежала на коленях, но она уже не смотрела на нее. Эш поежилась. Почувствовала, как похолодели пальцы рук. Они занемели, с такой силой сжимала она глянцевую фотографию.
Ведь он даже никогда не говорил, что любит ее. Ни до свадьбы. Ни даже когда делал ей предложение. И уж, разумеется, после свадьбы. Несмотря на снисходительное отношение к своей девочке-невесте, как он ее называл…
— Уф, — произнесла Эш, содрогаясь от стыда при этих воспоминаниях.
Конечно, он говорил всем, какое она прелестное создание. Такая молодая и, разумеется, наивная. Послушать Питера, так без заботливого мужа она была бы совершенно беспомощной. И он утверждал, что ему выпала честь о ней заботиться. В доказательство он всюду держал ее фотографии — в бумажнике, в лондонской квартире, в большой рамке на столе в своем кабинете в банке.
Ее дед был в восторге. Ей здорово повезло, утверждал он. Немногим восемнадцатилетним девушкам попадается
Эш вздрогнула, глядя на фотографию в ледяных пальцах. Она и Питер рядышком на ступеньках церкви. На ней облака белого шифона, бабушкины жемчуга и бриллианты, закрепляющие на голове передаваемую по наследству кружевную фату.
Питер был доволен.
— Ты похожа на принцессу, — сказал он.
Эш неожиданно прижала фотографию к груди, губы ее задергались. Когда-то эта фотография стояла в серебряной рамке на столе в элегантном кабинете Питера. Теперь рамка пустовала, упрятанная под стопку постельного белья в ящике комода. Фотографию она перенесла в библиотеку. Хранила ее на книжной полке между книгами «Гордость и предрассудки» и «Повесть о Робин Гуде».
Она редко доставала ее, разве только когда чувствовала необходимость напомнить себе о том, что было на самом деле. Правда, подумала она, хитрая штука. Люди видят то, что хотели бы видеть, поэтому Эш казалась им безутешной вдовой, сломленной трагическим финалом ее идеального брака. Иногда, после поездки к родителям Питера или визита особо тактичных гостей, она почти верила в это сама.
Именно в этих случаях и приходила она в библиотеку, снимала с полки книги и доставала свой тайный талисман. Он лучше, чем что-либо, напоминал ей, каким в действительности был ее брак. Напоминал о правде, которую не знал никто.
Она могла бы быть совершенно другим человеком.
Девушка на фотографии была бесконечно моложе; их разделяли не только десять лет, прошедшие со дня свадьбы, но и правда, о которой она тогда не догадывалась. Хотя даже тогда она знала, что есть что-то…
На фотографии она почти красива, равнодушно подумала Эш. Перед свадьбой ей сделали профессиональный макияж. Сказали, что так полагается невесте. Питер настаивал. Она ощущала некоторую неловкость, но как всегда в те далекие дни решила, что остальные знают лучше. Во всяком случае, они уверяли ее в этом.
Вот она стоит под руку с красивым мужем, смотрит в объектив умело подкрашенными глазами. Нечто вроде камеи восемнадцатого века — хорошенькая и без всякого выражения на лице. Только рот выдавал ее. Но чтобы заметить, следовало присмотреться.
Эш небрежно отложила фотографию, словно запечатленная на ней девушка была незнакомой. Мило пухлая нижняя губка, искусно подкрашенная, все равно заметно дрожала. Как будто она не могла решить, улыбнуться или разрыдаться от отчаяния. Она неожиданно вспомнила, что фотограф был недоволен своей работой.
— Ничего не понимаю, — сказал он, когда принес фотографии после медового месяца. — Обычно у меня получается лучше. Почему-то мне не удалось снять напряжение. Не удалось найти радость.
Эш вежливо улыбнулась. Его вины тут не было. Она точно знала, в чем дело, почему, несмотря на весь его профессионализм и опыт, он не нашел радости. Все потому, поняла она тогда, что ее не было и в помине. Уже через месяц после свадьбы в ее душу медленно начал закрадываться холод.
Она со злостью отбросила фотографию в сторону и встала.