Обманчивый блеск мишуры
Шрифт:
Вернулся Хилари и стал рассыпаться в извинениях.
— Что вы только должны о нас подумать! — восклицал он. — Я просто убит. Чужие трудности — это так обременительно.
— Так в чем же все-таки дело? — поинтересовался мистер Смит.
— Да ни в чем, честное слово. Разве что Крессида волнуется.
— Кошмар. Впрочем, насколько я понимаю, она уже приходит в себя.
— То есть?
— Хуже всего, когда течёт красная кровь. Впрочем, её можно стереть, только и всего.
— Дядя Берт, вы совершенно невыносимы, — беззлобно сказал Хилари, однако
— Ладно, я пошёл наслаждаться целительным покоем. Если под дверью меня ждёт какое-нибудь грязное послание, я обязательно завоплю. Всем спокойной ночи.
Мистер Смит, насвистывая, вышел из гостиной и стал подниматься по лестнице.
— Вы ведь ещё не уходите, не так ли? — обратился Хилари к Трой. — Пожалуйста, останьтесь, иначе я решу, что вы обиделись.
— В таком случае я остаюсь.
— Боже, как вы холодны! Впрочем, это успокаивает. Вам налить чего-нибудь? Нет? А я выпью бокальчик. Мне совершенно необходимо выпить.
После небольшой паузы, занятой приготовлением напитка, Хилари продолжил:
— Вам, наверное, смертельно хочется узнать, что было в записке, адресованной дяде Блоху?
— Увы, это так. Боюсь, что…
— Право, бояться совершенно не стоит.
— Не смею сомневаться, поскольку, как я вижу, вы с трудом удерживаете улыбку.
— О, вы проницательны, не так ли? Дело в том, что дядю Блоха обозвали старой клушей в клобуке. Подразумевалась, разумеется, тётя Клу, точнее, её прозвище, которое обязано своим происхождением чуть ли не мне. Ну и плюс грязный намёк, что не всех женщин устраивают монахи. Интересно, кого же можно счесть заместителем? Маульта?
— Неудивительно, что она пришла в ярость.
— В ярость? Да ничего подобного! В глубине души она была довольна. Вы разве не заметили, как ей не понравилось, когда дядя Блох назвал записку смехотворной?
— Я вам не верю.
— Честное слово, зря. Трой фыркнула.
— Разумеется, — продолжил Хилари, — тётушка была бы в восторге, схватись дядя Блох за кнут. Только вот не знаю, какой толк от этого предмета внушения: ведь так легко удрать, оставив бичевателя описывать круги кнутовищем, как делают дрессировщики в цирке.
— Полагаю, что в данном случае к делу приступают иначе. Тут пользуются короткими взмахами, словно жокеи, и продолжают, пока кнут не сломается пополам, чтобы торжественно швырнуть обломками в жертву.
— О, похоже, вы прекрасно разбираетесь в подобных вещах!
— Это всего лишь предположение.
— Однако, знаете ли, дело вовсе не шуточное. Моя дорогая Крессида ужасно огорчена. Она действительно обижена и жутко злится. Видите ли, она так и не примирилась со слугами. Она, правда, была готова терпеть их, поскольку свои обязанности они выполняют замечательно, — вы ведь с этим согласны, не так ли? Но, к сожалению, она вбила себе в голову газетную утку об одном греческом миллионере, который умер при подозрительных обстоятельствах, благодаря чему все его слуги получили возможность вернуться в Англию — а к этому они якобы давно стремились, — при
— Но вы ведь не считаете, что это Найджел?
— Сомневаюсь, чтобы он мог оказаться таким ослом.
— Однако…, извините, но вы сами рассказывали, что он из тюрьмы был переведён в сумасшедший дом.
— Он так же здоров, как вы или я. Он совершенно излечился. Я, конечно, признаю, что записка выдержана полностью в его духе, но тем не менее я уверен, что это сделано для отвода глаз.
— Вот как? — задумчиво проговорила Трой.
— Именно. Точно так же записка, полученная дядей Блохом, бьёт прямиком в Казберта, который осуждён за убийство любовника своей жены. Вы, наверное, не в курсе, но последней каплей, по-видимому, стали для него слова “клобук нацепи”.
— И как же вы все это объясняете?
— Прежде всего я никогда не поверю, чтобы Найджел и Казберт одновременно, независимо друг от друга, решили послать ядовитые анонимки, причём написанные одинаковым почерком и на одной и той же бумаге из библиотеки.
“И чтобы Мервину именно тогда же взбрело в голову поставить скипидар на дверь”, — добавила про себя Трой.
Сомнительно, — продолжил Хилари, — что кто-нибудь из остальных решил бросить на них тень. Во всяком случае, мне всегда казалось, что они отлично ладят друг с другом.
— Тогда?
— Тогда остаётся признать, что это сделал кто-то ещё. Знаю, что не я, и думаю, что не вы.
— Не я.
— Выходит, поле поисков сужается до абсурда. Дядя Блох, тётя Клумба, Крессида, дядя Берт.
— А Маульт?
— Господи! Я и забыл о любимце дяди Берта! Маульт! Итак, Маульт…
— Мистер Смит, кажется, думает…
— Да, да, знаю. — Хилари обеспокоенно поглядел на Трой и начал мерить шагами комнату, словно не мог найти подходящих слов. — Дядя Берт — большой чудак. Он очень непрост. Очень.
— Вот как?
— Да. Возьмите хотя бы его сардоническую плебейскую манеру держаться… Мол, я кокни, и потому выламываюсь. Разумеется, он действительно кокни, однако в случае необходимости весьма успешно забывает об этом. Вы бы послушали его во время деловых переговоров! Ни следа акцента, ни капли эксцентричности — сплошная респектабельность.
— Интересно.
— Видите ли, у дяди Берта просто весьма своеобразное чувство юмора.
— Близкое к так называемым “чёрным” комедиям?
— Вот именно. Но при всем при том он исключительно проницателен и…
Хилари не договорил. Его взгляд упал на ёлку, и он без всякого перехода заявил:
— Нужно заняться ёлкой. Это успокаивает. С этими словами мистер Билл-Тосмен открыл ящик с украшениями.
Двери в гостиную после ухода мистера Смита остались открытыми и потому не могли заглушить возникшей за ними суматохи. Кто-то поспешно скатился по лестнице, издавая нечленораздельные звуки, потом ругнулся и кинулся, спотыкаясь, по коридору, слепо толкнулся в дверь и оказался мистером Смитом. Но в каком виде!