Обманщики
Шрифт:
Но зато как оживился Алданов, когда Стасик стал расспрашивать его просто о жизни, особенно о школе и студенчестве! Алданов вырос в Нахичевани, но не в Нахичеванской АССР, а в пригороде Ростова-на-Дону с таким названием. Двор, дети, друзья и враги, драки и влюбленности, мама и папа, дед и бабка, голуби и рыбная ловля, школа и гениальный учитель математики. У академика сияли глаза. Казалось, его впервые за много лет расспрашивают о простых вещах, о его детстве и юности и он счастлив. Вот тут-то Стасик и заикнулся о большом биографическом очерке – и Алданов с радостью согласился.
Стасик понял, что судьба его решена.
Они
– Товарищ Окунев Станислав Игоревич, – объявил академик, – теперь будет моим Эккерманом. – Повернулся к Стасику: – Вы знаете, кто такой Эккерман?
– Знаю, – сказал Стасик, но постеснялся прямо сразу брякнуть «друг Гёте» и сказал аккуратнее: – Биограф великого поэта и ученого, Иоганна Вольфганга…
– Правильно! – хлопнул Алданов ладонью по скатерти. – Рюмочку? Коньяк, водку или бокал вина?
– Спасибо, нет.
– Тоже правильно! Я тоже не пью. Вообще!
Горничная Наташа подошла справа и положила Стасику большую котлету. Потом стала накладывать гарнир – мелко нарезанную обжаренную картошку, горошек и какие-то зеленые стебли, сваренные в масле.
Было как-то даже слишком вкусно и сытно.
Не дождавшись чая, Алданов вдруг встал и сказал Стасику:
– Начнем работать прямо завтра в девять ноль-ноль. У меня президиум в половине второго, так что успеем что-то набросать. Наташа, спасибо за ужин. Принесёте нам завтрак прямо ко мне в кабинет.
Встал, помахал рукой Калерии Павловне и вышел.
Стасик подумал, что это какое-то невероятное везение, что его журналистская карьера уже сделана – но была крошечная даже не обида, а изумление: как, однако, Дмитрий Леонидович им распорядился, быстро и беспрекословно. А он тут же на все готов. Но как иначе? Идиотом надо быть, и невежей вдобавок. Тем более он ведь сам предложил, то есть попросил, а академик согласился диктовать ему свою биографию! Так что нечего дурака валять.
Горничная принесла чай и тарелку пирожных. Они остались с Калерией Павловной вдвоем.
Была уже половина десятого. Стасик встал и сказал, что ему пора бежать. Ведь завтра с утра надо будет опять приезжать, а это довольно далеко от дома. То есть от квартиры, где он живет у дяди.
– Господи! – всплеснула руками Калерия Павловна. – Ночуйте у нас! Дмитрий Леонидович именно это имел в виду. Ведь Эккерман жил в доме Гёте…
Стасик сказал, что родители в Ленинграде ждут его звонка. Он должен заехать на переговорный пункт на улице Огарёва.
– Это почти напротив Телеграфа, знаете?
– Пойдемте. – Калерия Павловна встала и повела его наверх, в кабинет Алданова.
Сняла телефонную трубку, долго набирала какой-то длинный номер, дождалась гудка и сказала:
– Диктуйте ленинградский телефон.
Стасик продиктовал, она набрала и протянула ему трубку:
– Говорите. И не торопитесь.
Потом объяснила, что Дмитрий Леонидович, как и некоторые его коллеги, может звонить в любую точку СССР бесплатно и без «заказа разговора».
Стасик лежал и думал, что ему невероятно повезло. Сам Алданов сделал его своим биографом. Он спит в чистейших простынках, только что вымывшись заграничным жидким мылом, вытершись огромным пушистым полотенцем, посидев в кресле в белом махровом халате. Сон! Мечта!
Дверь беззвучно открылась, и вошла Калерия Павловна в коротком халате. Ее гладкие ноги блестели в лунном свете.
– Не спится? – Она присела к нему на кровать. – Ты мне нравишься, Эккерманчик. Я рада, что ты теперь будешь с нами.
– Вы…
– Не «вы», а «ты». Лика. Просто Лика.
Она нагнулась и поцеловала его.
– А… А как же Дмитрий Леонидович? – испугался Стасик.
– Никак!
– Вы вообще ему кто? – Стасик на миг понадеялся, что это секретарша или какая-то помощница, так что ничего страшного.
– Я? Жена. Законная супруга. А он сейчас у любовницы. На всю ночь. Будет не раньше половины девятого. У нас полно времени. Он не обидится. У нас с ним свободный брак, понимаешь? – Она сняла халат, у нее была очень спортивная фигура, и сдернула одеяло со Стасика.
– Мне было трудно, – объясняла она потом, лежа рядом и глядя в потолок. – Но я привыкла. Ему, наверное, тоже было нелегко, как ни смешно… Он меня почти что заставлял изменять.
– Странно.
– Он гений. Не просто гений, а любимец родины, партии и правительства. Сначала товарища Сталина, теперь вот товарища Хрущева. Ему можно. Ни товарищеский суд, ни партком, – усмехнулась она, – ему не грозят.
– Странно, – повторил Стасик. – Ты такая красивая и моложе его. Зачем он от тебя бегает?
– Ничего странного! – Она приподнялась на локте. – Вообрази, что тебе все можно. Все на свете. Неужели не воспользуешься? – Помолчала и сказала, вставая с постели: – Я к тебе буду приходить сама. Когда захочу и если захочу, понял?
Стасик лежал и думал, как он будет жить дальше. Он сдаст интервью. Напишет книгу. Перейдет из «Науки и знания» в «Известия» или даже в «Правду». Алданов его познакомит с другими крупными академиками. Он станет своим в этих кругах – известный научный обозреватель. Напишет еще две, три, пять таких книг: беседы с выдающимися учеными, биографии. В газете станет завотделом. Или даже замом главного. Конечно, ему никогда не будет «все можно», не тот факультет оканчивал… Но ничего. Посмотрим, как жизнь повернется. В конце концов, даже великому Алданову можно не все. Выступить против линии партии – нельзя. Переехать в Америку – нельзя. Просто бросить работу, досрочно уйти на пенсию – ни в коем случае нельзя. Можно удобно жить, вкусно есть и безнаказанно изменять жене, точка… «Но тоже неплохо!» – цинически подумал Стасик и заснул наконец.
Наутро он сам удивился, как легко ему было говорить с Алдановым; он боялся, что покраснеет, смутится и во всем признается, – но нет. Он пил кофе, ел волшебные бутерброды – нежную розовую ветчину на кусках белого, чуть поджаренного хлеба – и внимательно косился на горничную Наташу: у нее, в отличие от спортивной Калерии Павловны, которую он в уме уже звал Ликой, была очень женственная фигурка. Талия, бедра и все такое прочее. «Если тут всем все можно, то что ж…» – ласково думал Стасик.