Обменные курсы

Брэдбери Малькольм Стэнли

– Мне не показалось, что он скучный, – возражает Любиёва. – Я нашла место и прочла почти сто страниц писателя Хемингуэя. Товарищ Петвурт, пожалуйста. Вы закрыли глаза, а мы въезжаем в Слаку. Разве вы не хотите ее увидеть?

Петворт открывает глаза: солнце погасло, серые грузовики исчезли, шоссе впереди широкое и оживленное. Слева высятся огромные металлические трубы ТЭЦ, от которой во все стороны расходятся высоковольтные линии. Вдоль дороги тянутся одноэтажные фабрики за высокими заборами и запертыми воротами. На каждой щит с цифрами, увенчанный

серпом и молотом.

– Наши государственные промышленные предприятия, – объясняет Любиёва. – Видите их замечательные цифры производственных достижений?

– Хемингуэй, надо же… – Плитплов с легким смешком перегибается через Петворта. – Сударыня, вам действительно нравится его читать?

За фабриками начинаются одинаковые блочные дома, тридцати-сорокаэтажки посреди выжженного пустыря.

– Здесь возвели большой и грандиозный проект, – говорит Любиёва. – Почему вас удивляет, что я люблю читать Хемингуэя? Может быть, вы думаете, что он упадочный писатель?

Петворт смотрит на многоэтажки: вблизи они выглядят еще тоскливее, чем с воздуха. Между домами ветер гоняет клубы пыли: типично восточноевропейское зрелище бесхозной земли. Машин рядом с подъездами мало, людей тоже, дети не играют, магазинов не видно; между кварталами установлены огромные щиты с картой жилого комплекса.

– Нет, он прекрасный писатель, его стиль очень хороший, – говорит Плитплов, ухмыляясь над трубкой. – Просто я не думаю, что он очень терпеливо относится к женщинам.

За блочными кварталами река вышла из берегов; на заболоченной пойме высится большое кирпичное строение, похожее на увенчанный куполом склад.

– Река, это Ниыт, – объясняет Любиёва. – И еще собор Святого Вальдопина, не очень интересный. Ну, я не профессор, но думаю, он описывает про женщин очень хорошо.

Теперь такси летит по трехрядному бульвару; посредине трамвайные пути, по обеим сторонам – обшарпанные фасады жилых домов в знакомом континентальном стиле, балконы с фигурными перильцами выпирают, как бюсты затянутых в корсет викторианских дам.

– Неужели вы не наблюдаете, как он всегда подозревает женские адюльтеры? – спрашивает Плитплов, попыхивая трубкой. – Вы не замечаете волосатую грудь его героев-мужчин?

– Старинная часть Слаки, не самая хорошая, – говорит Любиёва. – Здесь наш народ держал героические бои в 1944-м. Да, может, я мало в этом понимаю, но, мне кажется, Хемингуэй очень хотел бы быть женщиной.

Петворт смотрит на изрытую пулями штукатурку, обрушенные балконы, безглазые фасады, по большей части невосстановленные.

– Это вы о Хемингуэе? – в изумлении кричит Плитплов, перегибаясь через Петворта. – Об авторе «По ком звонит колокол» и «Мужчины без женщин»? Неужели вы не наблюдаете его культ мужественности?

Дома кончаются, открывается вид на реку и длинный висячий мост, на высоком скалистом берегу – шпили, черепичные крыши, зубчатая стена замка.

– А теперь мост имени годовщины 15 мая, – говорит Любиёва, – и еще замок Влама, восемнадцатого века. Надеюсь, вы потрудитесь туда

попасть. Может быть, его работы имеют только субъективное этическое воплощение, но, думаю, он хорошо понимает тяжелую долю современной женщины.

Они проехали по мосту и оказались в сердце города.

– Его женщины – железные стервы, его мужчины вынуждены защищать себя от их деструктивных тенденций, – говорит Плитплов.

Начинается парк, зелень.

– Справа – государственный оперхаус, – говорит Любиёва. – Вы знаете, что пойдете туда по вашей программе? Вы ошибаетесь. Его женщины нового рода, и он понимает их хорошо.

Перед государственной оперой – массивным зданием в пышном немецком стиле девятнадцатого века – большие плакаты сообщают о постановке под названием «Ведонтакал Вроп». Посредине бульвара дребезжит ярко-розовый трамвай с вагончиком, оба ветхие, пережившие не одну войну и революцию. Таксист прибавляет скорость, чтобы проскочить наперерез. Трамвай набит битком, некоторые пассажиры стоят на деревянных подножках, цепляясь за узорчатые чугунные поручни. На трамвае написано «ВИПНУ». Полногрудая вагоновожатая в белой форменной блузке яростно звонит в трамвайный звонок. Шины скользят на брусчатке, такси заносит.

– Ну, мы не испытываем недостачи в эксперте, – говорит Плитплов, выпуская густые клубы дыма. – Давайте спросим у доктора Петворта про его мнение.

– Статуя нашего великого революционного поэта 1848 года Хровдата, – говорит Любиёва. – Здесь вы наблюдаете его на коне, с которого он упал, когда декламировал свою великую поэму в бою. Дальше, вы не очень хорошо сейчас видите, университет, где учит доктор Плитплов.

– Ну, доктор Петворт, вы не говорите, – настаивает Плитплов. – Желаете быть дипломатом? Однако дайте нам, пожалуйста, вашу критическую оценку. Считаете ли вы, что Хемингуэй действительно хочет быть женщиной?

– Теперь наш монумент солидарности с советским народом, – продолжает Любиёва. Посреди бульвара высится многофигурная композиция, в которой смешались конструктивизм, абстракционизм, соцреализм и былинное величие: большой каменный солдат с поднятой винтовкой в окружении безмерно благодарных каменных женщин.

– Ну, – говорит Петворт. – Он, без сомнения, стремится подчеркнуть мужскую роль – отсюда коррида и охота на крупную дичь.

– Мы не забыли их помощь, – говорит Любиёва.

– С другой стороны, он обладает чутьем большого писателя, – продолжает Петворт, – и в его произведениях присутствует нечто андрогинное.

– Да, андрогинное, а что это? – спрашивает Плитплов.

– А, вы не знаете это слово? – восклицает Любиёва. – Ну, оно довольно редкое и значит, когда мужчина хочет быть женщиной.

– Именно это оно и значит? – спрашивает Плитплов.

– Вообще-то оно означает одновременное присутствие мужских и женских черт, – говорит Петворт, – свойственное многим писателям.

– Так вы согласны с этой особой? – резко поворачивается Плитплов.

– Я понимаю обе точки зрения, – отвечает Петворт.