Обменные курсы
Шрифт:
Странные слова звучат в голове, английская, но не совсем английская речь – язык как средство межнационального общения. Все лица устремлены к Петворту, он говорит про закон бутерброда и золотое правило, про синицу в руках и камень за пазухой, про гомерический хохот и ветер в голове, сыплет счастливой болтовней заезжего лингвиста.
– Я была в Уэльсе, там очень темно, – говорит дама с другой стороны стола.
– Вы в Глите, – произносит соседка справа. – У нас сильная устная традиция, мы любим рассказывать истории.
– О да, мы ими знамениты, – подхватывает
– Я слышала, у вас инфляции, – говорит соседка слева. – У нас тоже, но другие.
– Желаете услышать одну нашу историю?
– Про портного?
– Нет, про шаха.
– В Уэльсе очень много чайных, все закрыты.
– Как вы думаете, Ларкин захочет увидеть меня на три дня?
– В некотором царстве, в некотором государстве, не в нашем, жил-был шах.
– Царь?
– Это вино готовят из отмороженной граппы.
– Здесь у нас марксистские инфляции, вызванные не предприимчивым процессом капитализма, а действием экономичных законов.
– У шаха была красивая жена, гарем, большой раб-турок и вороной конь.
– Я была в городе под названием Рил, там всё время показывали фильм «Унесенные с ветрами».
– Видите, как все вас любят? – шепчет в ухо Петворту его переводчица Марыся Любиёва по пути в туалет или еще куда. – Вы пользуетесь успехами! И как же вам это нравится!
Петворт поднимает глаза и видит, как она идет прочь, помахивая сумочкой.
Приносят следующее блюдо, дамы улыбаются.
– Шах одинаково любил жену и коня, и вот однажды, натешившись с женой, он садится на коня и едет прокатиться по пустыне.
– Разумеется, мы полностью запретили биржу, поэтому наш рынок целиком научный.
– По дороге он встречает колдуна, который сидит под деревом, и колдун говорит ему. «Если ты сможешь ответить на мой вопрос, то получишь исполнение всех своих желаний, хочешь? А если не сможешь, я возьму себе твою красавицу-жену. Ну как? Идет?»
– Надеюсь, вы посетили наш замок, там очень много истории.
– «Вот мой вопрос, – говорит колдун. – Кто в мире самый сильный, самый приятный, самый дородный и красивый?»
– Если немного пройти дальше от него, то попадете в очень интересное место.
– И тогда колдун говорит: «У тебя есть четырнадцать ночей, чтобы путешествовать и узнать ответ. А в полнолуние ты мне его скажешь, или я заберу твою жену».
– Хотите теперь чего-нибудь покрепче, на посошок?
– Четырнадцать ночей шах ездил, а потом вернулся к колдуну и сказал очень грустно: «Нет, я по-прежнему не знаю, кто самый сильный, самый приятный, самый дородный и красивый во всем мире».
– Выску или водьку?
– Вследствие этих фундаментальных различий две системы не одинаковы, но подвержены различным историческим силам.
– Думаю, он предпочтет попробовать наше местное, налейте ему ротьвутту.
– И колдун забрал красавицу-жену, а шах остался очень грустный и одинокий. Мы будем платить? Нет, пожалуйста, не вы. Вы наш очень милый гость.
Смеющиеся дамы вынимают из сумочек влоски; на столе растет груда денег, этой бумажной
– Ты не сказала, кто самый сильный, самый приятный, самый дородный и красивый во всем мире. Так кто?
– Не знаю, но если вы его найдете, то покажите мне, – смеется профессорица.
– Спасибо за хороший визит, – говорит профессор Влич, вставая и пожимая Петворту руку.
– Пора идти, товарищ Петвурт, – произносит Марыся Любиёва с интонацией жены, перегибаясь ему через плечо. – Вы приятно провели вечер, но завтра у вас поезд в Ногод. Поцелуйте на прощанье всех милых дам.
– Конечно, вы должны поцеловать нас всех, – говорит профессорица, которая рассказывала неоконченную историю про шаха. – А потом мы отвезем вас обратно.
– Нет, думаю, ему надо проветрить себя на воздухе, – твердо говорит Любиёва.
Петворт обнимает дам, записывает адреса и названия полезных книжек, потом выходит наружу. В маленьком прокуренном ресторане было жарко, но и на улице воздух почти липкий. Над улочками, по которым он идет с переводчицей, сияет луна, балконы источают аромат цветов. На рыночной площади журчит фонтан, хотя запах здесь другой, всё того же едкого дыма, что возле университета, и так же валяется битое стекло. Петворт чувствует себя исчерпанным, растраченным бесконечной словесной оргией; он останавливается у фонтана.
– Да, посмотрите на себя. – Любиёва тоже останавливается и смотрит на него. – О да, теперь вы довольный. Чувствуете себя лучше. Всегда вы любите себя развлекать, всегда хотите быть с дамами. Может, вы американец, товарищ Петвурт? Думаете вы про что-нибудь, кроме амуров? Может, вы мечтаете стать кинозвездой? Вам кажется, что мир существует, чтобы вы чувствовали себя больше о'кей?
– Я устал, – отвечает Петворт.
– О, вы должны быть счастливы, – говорит Мари. – Я думаю, все они в вас влюбились и хотели бы с вами спать.
– Правда? Почему?
– Ну конечно, – отвечает Марыся. – Потому что ваши выступления имели большой успех, а это всегда эротично. И потом, по вашим глазам видно, что вам нравятся женщины, а они любят нравиться. Даже при Марксе.
Позже, в целомудренной спаленке, где еще ничего плохого не произошло, Петворт сидит на узкой чистой кровати; рядом на столике бутылка виски из дьюти-фри, в руках стопка. В голове тесно от избытка звучащих слов, голоса сливаются в сплошную сумятицу. Впрочем, как сказала в другом (теперь кажется, очень далеком) месте вероломная писательница Катя Принцип, чем больше слов, тем больше страны. Только какой? Английская речь, уже не английская, а средство общения носителей других языков, крутится в голове, которую Петворт почти не воспринимает как собственную. В носу по-прежнему Щиплет от едкого дыма на площади, во рту сладковатый привкус ротьвутту, этого незабываемого напитка, тело – пустота жаждущая наполниться, на сердце горечь из-за обманутых чувств, оборванного романа. На другом конце кровати, тоже со стопкой, сидит Мари Любиёва – волосы распущены, круглые серые глаза на бледном лице устремлены к Петворту.