Обнаженная. История Эмманюэль
Шрифт:
Визит окончен.
Я обнимаю отца в последний раз. Я знаю это.
Через несколько недель он умер от инсульта. Новость напечатали в местной газете. Я узнала об этом от сестры много дней спустя после его кончины. Я была в Лос-Анджелесе и все равно бы не успела прилететь на похороны. В любом случае та, другая, воспротивилась бы этому. Я послала цветы, молилась и плакала.
Его жена прожила еще долго. Из-за диабета ей отрезали сперва одну ногу, потом другую. Она с легкостью заняла место отца, даже
У Кристофа вечно нет денег, и это действительно проблема, ибо он тратит их напропалую. Иногда сквозь мою беззаботность прорывается беспокойство: меня тревожат эти заказные письма, которые, ускользнув от всевидящего ока Кристофа, попадаются мне под руку. Он всегда отвечает одинаково:
— Все в порядке, милая, все в порядке!
С тех самых пор я впадаю в легкую панику, когда мне говорят «все в порядке».
На самом деле — ничего не в порядке.
Из Лос-Анджелеса мы переехали в Париж, потом в Сен-Тропез, где поселились на бульваре Патч в прекрасном провансальском имении, непостижимыми путями приобретенном в кредит, — два шага до моря, личная секретарша, шеф-повар и спортивный тренер. Время от времени я срываю приклеенные к двери официальные извещения. Все чаще наведываются судебные исполнители. Кристоф приглашает их выпить шампанского, потом они уходят. Он объясняет всегда одинаково:
— Все в порядке, милая!
Мать Кристофа часто гостит у нас и удивляет меня своим спокойным отношением к этим непрерывным визитам представителей судебных органов.
Она достает из сумочки флакончик успокаивающего настоя.
— «Ксанакс», вот мой секрет…
Я следую ее примеру, и мое сознание еще глубже погружается в туман. Выхожу из комнаты, когда спадает летний зной, только для того, чтобы прогулять свою собаку Данон и побродить вдоль морского берега. Я заторможенна, впервые в жизни подавлена и не понимаю, как вообще здесь оказалась.
И вот однажды весь дом и даже входную дверь опечатывают желтой полосой — это приказ об аресте имущества.
Кристоф говорит, что надо уходить. Я следую за ним. Я оставляю все, но надеюсь скоро забрать и любимую собаку, и картины, купленные за приличные деньги в разных концах света, и по-королевски роскошные платья, драгоценности, фотографии сына и всей моей семьи. Всё. С двумя чемоданами мы поспешно бежим в Лос-Анджелес.
Кристоф сразу снимает превосходный дом и берет напрокат машину с откидным верхом. Я интересуюсь, зачем так шиковать. Он отвечает: «Важна внешность, люди верят в то, что им покажешь…»
Ко мне приезжает Фредди Де Врее, близкий друг Хюго. Я делюсь с ним своими опасениями, признаюсь, что устала от этого бегства, которое неизвестно еще чем кончится. Он ненавязчиво предлагает мне свое гостеприимство, если я захочу когда-нибудь вернуться в Европу, и оставляет свои брюссельский адрес.
Нам с Кристофом снова приходится бежать, на сей раз — в направлении Мадрида.
Кристоф
Я отказываюсь. Я требую подробных объяснений, на несколько дней бросаю пить и добиваюсь от него фактов, цифр, дат. Без объяснений я теперь не сделаю ни шагу.
Кристоф напоминает, что мы оба — поручители за фильм, который так и не состоялся. Размахивает документом, на котором действительно стоит моя подпись. Деньги, мы же их растратили, а теперь спонсоры хотят вернуть свое, вот почему нужно бежать. Я и подумать не могла, что все так мрачно, что долг так велик… Я доверяла ему, не замечая ничего.
Я кричу, что мне стыдно, что я боюсь тюрьмы. Говорю, что я из семьи, которая уважала деньги, что все это ужасно, невыносимо и надо с этим покончить. Кристоф не выпускает меня, объясняя, что выбора у меня нет: как супруги, мы в одной упряжке. Я звоню верному другу, Виму Верстаппену. Говорю по-голландски, этого языка Кристоф не знает, и прошу его выслать мне билет на самолет. Ссылаюсь на никудышное здоровье матери и необходимость срочной встречи с сыном.
Я уеду и больше не вернусь.
< image l:href="#"/>Бросить Кристофа не означало расплатиться с долгами. Подлинный размер долга я узнаю только потом. За свою жизнь я заработала много денег. В 1970-е и 80-е мои гонорары за фильм достигали трехсот тысяч долларов. Квартира в Лос-Анджелесе, дом в Раматюэле, в Нидерландах, в Париже. Кристоф не оставил мне ничего. Когда я потребовала вернуть мне несколько семейных фотографий, меня письменно уведомили, что это невозможно: все личные вещи имеют рыночную стоимость и могут внести лепту в уплату моего долга.
Я потеряла все, мне нечем расплатиться. Контракт не был заверен у нотариуса, поэтому в 1989 году на меня набросилась целая армия судебных исполнителей, они долго меня преследовали.
Я пыталась защищаться, объясняла, что подписала бумаги, не соображая, что делаю, и, не желая ссориться или будучи в нетрезвом состоянии, могла подмахнуть что угодно. Тщетно. Вина была моей. Долг придется уплатить весь. Инвесторы из княжества Монако ко всему глухи, прекрасно знакомы с правилами судопроизводства, они бюрократы и до оскорбительности точны в расчетах. Они чутко отслеживают каждый мой малейший заработок, наводят о нем справки, связываются с прессой и наносят удар — когда угодно, где угодно.
Через десять с лишним лет после первого суда, накануне моего вернисажа в Антверпене, судебные исполнители ставят меня в известность, что я не могу продать картины, которые выставляю. Несколько лет работы насмарку.
Я прихожу к представителям закона и спрашиваю:
— И что теперь прикажете делать?
А Кристоф продолжает в том же духе. Недавно мне позвонила одна из его подружек. Она сказала, что потеряла большие деньги, и попросила меня помочь ей в суде. Я отказалась. Не из мести. Я предоставляю брошенных мужчин в распоряжение их собственной совести.