Обнаженное солнце (сборник)
Шрифт:
— Тогда чем вы можете объяснить ее отношение к собственному сыну?
— Она или боится, или хочет уберечь его. Возможно, что она его даже ненавидит.
— Не понимаю.
— Вы не заметили, что при нем она никогда не ловит мух?
— Пожалуй. И все же я ничего не понимаю.
— Я тоже, мистер Браун. И боюсь, что, пока миссис Браун не выздоровеет, мы так ничего и не узнаем.
— Врачи говорят — надежды нет…
— Ваш брат не проводил экспериментов с мухами?
— Не думаю. А вы не спрашивали экспертов из Министерства авиации?
— Спрашивал.
— Дядя Артур, а мухи долго живут?
Мы завтракали, и племянник заговорил после того, как мы с ним долго молчали. Я взглянул на мальчика поверх прислоненного к чайнику “Таймса”. Как все дети, Гарри обладал способностью задавать такие вопросы, которые ставили взрослых в тупик. Однако про мух он спросил впервые, и у меня мороз по коже прошел — вспомнились слова инспектора.
— Не знаю, Гарри. А почему ты меня об этом спрашиваешь?
— Потому что я видел муху, которую тогда искала мама.
— Мама искала муху?!
— Да. Муха, конечно, подросла, но я ее все равно узнал.
— Где ты видел эту муху, Гарри? И что в ней такого особенного, детка?
— На вашем письменном столе. Голова у нее не черная, а белая, и лапка тоже не такая.
— Когда ты в первый раз увидел эту муху?
— В тот день, когда уехал папа. Она была в его комнате, и я ее поймал. Потом прибежала мама и велела ее выпустить. А потом опять приказала поймать.
— Она наверняка уже умерла, — проговорил я, вставая из-за стола и не спеша направляясь к кабинету.
Но закрыв за собою дверь, я одним прыжком очутился у письменного стола. Мухи на нем не было.
Слова племянника, перекликавшиеся с репликой инспектора о том, что смерть моего брата каким-то образом связана с мухами, потрясли меня до самой глубины души.
Я впервые задал себе вопрос: так ли безумна моя невестка? Если необъяснимый несчастный случай, акт безумия, каким бы странным и ужасным ни казался он, был приемлем, то при мысли, что невестка, находясь в здравом рассудке, смогла так жестоко убить собственного мужа — при этой мысли меня прошибал холодный пот. Что могло послужить причиной чудовищного преступления?
Я припомнил все беседы Анн с инспектором Твинкером. Он ей задал сотни самых разнообразных вопросов. Анн вразумительно ответила на все, касающиеся ее жизни с мужем. Но были вопросы, на которые она всегда реагировала одинаково:
— На этот вопрос я не могу ответить, — спокойно и просто говорила она.
Она окружила себя стеной, которую инспектор не сумел пробить. Тщетно пытался он менять темы разговора, задавать вопросы, не имеющие отношения к несчастью. Анн отвечала любезно и спокойно, не проявляя признаков нервозности. Но как только инспектор пробовал заговорить с ней о несчастном случае, он натыкался на непробиваемую стену: “На этот вопрос я не могу ответить”.
Инспектор уловил в ее ответах лишь одну-единственную ложь. Анн утверждала, что привела молот в движение только раз, тогда как ночной сторож слышал два удара и счетчик показывал цифру два.
Инспектор Твинкер не раз пытался использовать эту
— Да, — проронила она. — Я солгала, но почему, не могу сказать.
— Это ваша единственная ложь? — в упор посмотрел на нее инспектор в надежде повергнуть женщину в смятение и взять инициативу в свои руки. Но вместо привычного ответа услыхал короткое:
— Да. Первая и последняя.
Анн, понял он, тщательно заделала единственную щель в своей стене.
В душе у меня поднималось чувство отвращения и даже ненависти к невестке: если она не безумна, как мы думаем, значит, она ловко притворяется безумной, чтобы избежать заслуженного наказания. Да, инспектор, пожалуй, прав: мухи как-то связаны с трагическим событием, если только, конечно, и они не помогают ей симулировать безумие.
Но как объяснить пассивность жертвы?
Мой брат был из тех ученых, которые придерживаются принципа “Семь раз примерь — один раз отрежь”. Не признавал интуиции и гениев. Не был похож на рассеянного профессора, разгуливающего под дождем с закрытым зонтиком в руках. Он вел себя совсем обыкновенно, обожал животных и детей и без колебаний бросал работу, чтобы пойти с соседскими ребятами в цирк. Игры предпочитал логические, точные: биллиард, теннис, шахматы, бридж.
Чем же тогда объяснить его смерть? Зачем он полез под молот? О пари для проверки смелости не могло быть и речи — брат никогда не заключал пари и частенько смеялся над людьми, которые этим занимались. С риском вызвать неудовольствие знакомых он утверждал, что пари — это сделка между глупцом и вором.
Оставалось два предположения: или он внезапно сошел с ума, или у него были какие-то причины просить свою жену убить его таким необычным способом.
Я долго ломал себе голову и решил не сообщать инспектору о нашем странном разговоре с Гарри, а самому побеседовать с Анн.
Была суббота, приемный день. Анн мгновенно спустилась в холл — должно быть, ждала меня. Пока я думал, с чего начать этот тягостный разговор и как перейти к трагическому случаю, Анн заговорила первая.
— Артур, я хочу задать вам вопрос.
— Я вас слушаю, Анн. Пожалуйста.
— Как долго живут мухи?
В смятении вскинув на нее глаза, я чуть было не проговорился, что сын ее несколько часов назад задал мне тот же самый вопрос, но вовремя прикусил язык. Мне пришло в голову использовать этот факт для того, чтобы, наконец, пробить ее сознательную или подсознательную оборону.
Не спуская с невестки глаз, я ответил:
— Точно не знаю… Но муха, которую вы ищете, Анн, была вечером в моем кабинете.
Удар, видно, пришелся в цель. Анн резко повернула голову. Рот ее исказился в безмолвном крике, широко раскрытые глаза кричали.
Я успел придать себе равнодушный вид. Преимущество, которое, я чувствовал, было сейчас на моей стороне, я мог удержать, лишь сделав вид, что мне уже все известно.
— Вы убили ее? — прошептала она.
— Нет.