Обнимай и властвуй (Черное кружево)
Шрифт:
— Валькур, — тихо проговорила она, скрестив руки на груди, — я боюсь.
— Не говори глупостей, дорогая, — в его голосе послышалось раздражение, — будь умницей и попроси принести мне чего-нибудь выпить. От этой жары у меня в горле пересохло.
Фелиситэ прошла в комнату и позвала молоденькую служанку Мари, которая не замедлила появиться, взволнованная и запыхавшаяся. Фелиситэ велела принести ореховый ликер с персиками и миндалем для себя и вино для Валькура.
— Я выпью коньяку, — поправил ее брат, смерив служанку бесцеремонным
Почтительно поклонившись, служанка удалилась. Фелиситэ тут же вернулась к волнующей ее теме.
— Валькур, у меня плохое предчувствие. Я боюсь. Вздохнув, Валькур поднялся, подошел к сестре и коснулся ее руки сухими холодными пальцами.
— О чем ты говоришь? Не забывай, я знаю, что ты у нас смелая.
— Смелая? Ты ошибаешься.
— Разве трусиха может броситься в реку, чтобы научиться плавать, как сделала ты несколько лет назад, и скакать верхом подобно Валькирии? Разве трусиха могла бы, переодевшись в бриджи и камзол, со шпагой на боку отправиться со мной в игорные притоны, словно какойнибудь безусый щеголь, в вызвать на дуэль какого-нибудь нахала, оказавшегося недостаточно вежливым?
— По-моему, это лишь сумасбродство, — резко оборвала его Фелиситэ, — хотя последнее было действительно испытанием для меня. И я до сих пор жалею, что ты поспешил вызвать его на дуэль и не позволил мне самой с ним рассчитаться.
— Ну, тебе, наверное, понравилось выступать в роли моего партнера по фехтованию. Только упражняться со шпагой с колпачком на конце — это одно дело, а драться на дуэли — совсем другое. Ты не принадлежишь к числу тех, кому идут шрамы на лице, девочка моя.
— Ты, как всегда, несправедлив.
— Зато я, как всегда, прав.
— Просто тебе хочется отвлечь меня старыми уловками. Однако ты напрасно стараешься. Возможно, я иногда могу поступать безрассудно, но я никогда не стану напрасно рисковать, если речь пойдет о тебе и отце.
— Да, но — послушай!
С Оружейной площади донесся грохот барабанов. Вскоре их мерный бой зазвучал в ритме марша, зовущего солдат в поход.
Валькур склонил голову набок, и его тонкие губы искривились в иронической улыбке.
— Похоже, нас удостоили чести полюбоваться смотром войск его испанского величества. Признайся, ты сейчас волнуешься?
— Ты хочешь спросить, не страшно ли мне? — ответила Фелиситэ с грустью в голосе. — Они наверняка задумали принудить нас к повиновению, продемонстрировав свою мощь.
— Да, чтобы мы дрожали от страха, — согласился Валькур. — Как ты думаешь, у них это получится?
Его холодный вопросительный взгляд заставил Фелиситэ покраснеть.
— Конечно, такое высокомерие только разозлит жителей Нового Орлеана и послужит поводом к восстанию, так?
Валькур утвердительно кивнул.
— Я знал, у тебя просто разыгрались нервы. Ты не настолько малодушна, чтобы дрожать как осиновый лист при одной мысли об испанцах.
— Дело не только в
— Понимаю. Ты переживаешь из-за отца, потому что он связался с заговорщиками.
— И из-за тебя тоже. То, чем ты занимаешься, кажется, зовется изменой или еще чем-то вроде этого.
— Глупости. Можно ли предать страну, которая официально не владеет нашей колонией?
Фелиситэ в ответ промолчала. Резкий неумолчный грохот барабанов постепенно приближался, и теперь до слуха уже доносился приглушенный топот тяжелых шагов.
В это время в комнату вошла служанка, неся поднос с вином и закусками. Вслед за ней появился слуга Валькура — Дон. Взяв бокал, Фелиситэ увидела, как Дон с поклоном протянул хозяину опахало из раскрашенной кожи цыпленка, а затем отступил назад, чтобы Мари подала Валькуру коньяк.
Сильный, хорошо сложенный негр не произнес ни слова. Он был нем. Впрочем, пять лет назад, когда мсье Лафарг приобрел его на аукционе, Дон еще умел разговаривать. Через несколько месяцев после того, как его взяли в дом, поручив ему обязанности лакея у старика и Валькура, Фелиситэ однажды спросила его, где ее брат. Лакей объяснил, что Валькур ушел на петушиные бои, а потом собирался навестить одну девушку в ее доме. Упомянутая особа была метиской и не отличалась строгостью правил, в обществе ее считали дамой полусвета, но тогда Фелиситэ еще этого не знала. Когда она стала расспрашивать брата, Валькур страшно рассердился и раз и навсегда запретил ей интересоваться тем, где он бывает, а заодно и вспоминать об этой женщине. В тот же вечер с Доном случилось несчастье: он упал из окна второго этажа во двор и перекусил язык пополам. Однако края раны были такими ровными, как будто язык отрезали ножом…
Тем временем служанка легкой походкой вышла из комнаты, но когда Дон собрался последовать за ней, Валькур остановил его, подняв руку. При этом он пристально смотрел желтовато-карими глазами вниз, на улицу — одну из самых главных магистралей города, которую испанцы никак не могли миновать.
— Интересно, — проговорил он, — найдется ли в этом доме хотя бы один полный ночной горшок?
— Что? — Фелиситэ подняла на брата недоуменный взгляд.
— Неужели ты такая заботливая хозяйка, что заставляешь слуг выносить горшки по нескольку раз в день?
— Валькур, неужели ты хочешь… — Фелиситэ замолчала, со страхом глядя на брата, не в силах продолжать.
— А почему бы и нет?
— Это же просто безумие, испанцы никогда не простят такого оскорбления!
— Сомневаюсь, что наши пропахшие чесноком «друзья» почувствуют новую вонь. — Валькур улыбнулся, довольный собственным остроумием, расправил опахало и томно помахал им.
— Представь, что о нас подумают! Ты бы еще повесил на дверь объявление о том, что мы сторонники независимости. — Фелиситэ давно убедилась, что Валькура можно отговорить от очередной сумасбродной затеи только с помощью каких-нибудь веских аргументов.