Оболочка разума
Шрифт:
– Юрий Петрович, очевидно, считает, что он один разбирается в передовой науке, а вокруг, извините, одни рутинеры и доктора лесных наук…
Доктора лесных наук! Ну не хам ли?!
Иван Лукич вышел победителем, и Ада Викторовна восхищенно улыбнулась ему.
Только одно «но»: утром больного Тетерина не оказалось в палате. Пустая койка аккуратно заправлена свежим бельем. И следа нет. Ивану Лукичу доложили, а он как раз решил идти знакомиться и доказывать пользу головной операции. Лично. А тут пустое место. Вызвали доктора Рыжикова. Он пожал плечами и сказал, что ничего удивительного. Он выписал
– Ты что, смеешься? – сказал ему главный хирург гарнизона в присутствии больных, врачей и среднего медперсонала. – Чтоб через час больной был на месте!
Через час больного на месте не было. Иван Лукич разъярился. Домой к дяде Кузе послали санитарную машину немедленно его забрать. Но там была лишь дяди Кузина старуха, которая испуганно моргала и ведать ничего не ведала, кроме того, что от него только что принесли записку: «В больницу не ходи, переводят в другое место укреплять здоровье, сам жив-здоров, не хнычь, старуха, скоро заявлюсь».
– Его почерк? – спросили старуху.
– Вроде его… – посмотрела она на свет, как на денежку.
Удивились и уехали. Дед топал ногами и требовал уважения. В больнице все притихли и ходили пригнув головы, как под обстрелом. Такого здесь еще не было, как и везде, где есть свои великие.
– Я верну, – сказал доктор Петрович послам деда, которых привела Ада Викторовна, светившаяся небывалым счастьем. – Но при условии, что никаких разговоров об операции. Больному это вредно.
«Щенок! – передали ему вернувшиеся послы. – Я тебя под суд упеку!»
– Чужая голова покоя не дает? – спросил доктор Рыжиков не столько уважаемого шефа, сколько услужливых послов.
– Юрий Петрович еще шуточки отпускает, как будто здесь не больница, а кинокомедия…
– Ох… Сердце!.. Плохо мне… Бросаю… Не жилец… Ухожу!.. Пенсия… Я или он!.. Не просите…
– Какая жестокость! – громко прошептала потрясенная Ада Викторовна, расстегивая пострадавшему рубашку и укладывая его на кушетку. – А ему хоть бы что, как ни в чем не бывало!
18
– Это все потому, что вы на пальцах прикидываете, резать или не резать, – снисходительно сказал Валера Малышев, окруженный тремя восхищенными сестрами. – Для этого мы вам и делаем центр диагностики и прогноза. Сунули в щель перфокарту, нажали кнопку – ответ готов. Операция необходима. Или: оперировать бесполезно. И точка. Шеф говорит, что возможности математического прогнозирования беспредельны.
Валера Малышев никогда не говорил от себя: «Есть два метода математического моделирования – метод «черного ящика» и метод алгоритмического описания». Он говорил от шефа: шеф убежден, что есть два метода кибернетического моделирования – метод «черного ящика» и метод алгоритмического описания…
Шеф Валеры Малышева всегда незримо присутствовал за этим столом. Стоило доктору Рыжикову где-то дать маху, как Валера Малышев тут же возникал: «А вот шеф на вашем месте так бы не делал. Он бы сперва съездил к профессору такому-то в Ленинград, организовал звоночек от профессора в обком партии, а из обкома вопрос: кто там у вас этим занимается? И пошло-поехало… Его уже боятся».
Доктор Рыжиков чувствовал,
Многовато у Валеры получалось шефов, если так можно выразиться.
Пользуясь редким присутствием доктора Рыжикова, Валера Малышев воспитывал его дочерей на плачевном примере отца и блестящих успехах непобедимого кибернетического шефа. Шеф отличался железной самодисциплиной, стальным характером, непробиваемостью Швейка, остроумием Ландау, гениальностью Эйнштейна, волей Наполеона и т. д. Часть этих качеств автоматом переходила, разумеется, и на Валеру Малышева, но он больше скромничал. А уж будущий электронный врач, которым занималась их группа, – так это просто корифей.
Главное, что он слезам не верит, почему-то особенно козырял Валера. Слезы явление субъективное. Плачут от боли в коленке, а болезнь в позвоночнике… У него гениальная память на разные признаки, он видит их в комплексе. Он не начнет лечить заведомого мертвеца, несовместимого с жизнью, не будет зря тратить государственные средства. В крайнем случае поможет облегчить страдания… А то сколько переводится медикаментов и энергии на безнадежных, если взять в масштабах всей страны – колоссальные убытки. Ну повесите вы на семью такого идиота, как ваш архитектор, – кто вам спасибо скажет? А электронный врач не ошибется, у него все четко. Этот – труп, этот – жилец… И перспективным больным больше достанется, скорее встанут на ноги. Разве это не преимущества?
– Пока что это преимущества обыкновенного бездушия, – терпеливо выслушивал доктор Петрович. – Для этого не надо быть машиной. Его и у людей полно…
Валера с видом снисходительного сожаления пожимал накачанными плечами:
– Ну, если вы хотите лечить как при Ионыче…
Даже Аньке с Танькой не хотелось, чтобы доктор Рыжиков лечил как при Ионыче. И они тоже на него набросились. Никому не хочется, чтобы его отец был Ионычем.
– Ваш абстрактный гуманизм только плодит несчастных и недоразвитых. А это не так безобидно для генетического фонда человечества. Нам и потомки спасибо не скажут…
За абстрактный гуманизм доктору Рыжикову доставалось еще и на студенческой скамье, если вспомнить. И вообще это виновник всех бед человечества. Здесь Валеру Малышева нечем было крыть, кроме тех общеизвестных выражений которыми кроют беспробудно уверенных в себе спорщиков. Но доктор Рыжиков их применять не умел. «Понимаете, Валера, – должен был сказать он, – абстрактного гуманизма в природе не бывает. И вообще гуманизма с какой-нибудь приставкой. Абстрактный, конкретный, узкий, широкий… Гуманизм или есть, или его нет. Есть человечно и бесчеловечно…»