Обольсти меня на рассвете
Шрифт:
– Нет, – угрюмо сказал Меррипен, глядя в пол.
– Почему нет?
– Кто-нибудь может сделать на нем наговор на злой рок. Или на любовь.
– О, я не стала бы делать на него наговор, – со всей серьезностью заявила Беатрикс. – Я просто хотела положить его в гнездо.
– Ничего, дорогая, – безмятежно ответила Уин. – Если нашему другу это не нравится, твоим любимцам придется довольствоваться каким-нибудь другим материалом. – Ножницы ухватили еще одну черную прядь. – Все цыгане такие же суеверные, как ты?
– Нет. Большинство суевернее.
Ее
– Что было бы для тебя хуже, Меррипен, злой рок или любовь?
– Любовь, – без колебаний ответил он.
Отчего-то вся семья рассмеялась. Меррипен угрюмо обвел их взглядом, но не увидел ни в ком насмешки – только дружеское удивление.
Кев молча слушал их болтовню, пока Уин стригла его волосы. Никогда в жизни он не был свидетелем столь странной беседы. Девочки свободно общались со своим братом и отцом. Они легко переходили с темы на тему, обсуждая то, что не имело к ним прямого отношения, ситуации, которые никак не могли на них повлиять, но, похоже, они получали огромное удовольствие от таких разговоров.
Он не мог представить, как такие люди существуют на свете. Ему было непонятно, как им удалось выжить в этом мире.
Хатауэи были не от мира сего, эксцентричные и жизнерадостные, увлеченные книгами, музыкой и искусством. Они жили в обветшавшем доме, который разваливался на глазах, но, вместо того чтобы починить дверные рамы или заделать дыры в потолке, ухаживали за розами и сочиняли стихи. Если у стула отваливалась ножка, они просто подставляли под него стопку книг. Для него их приоритеты оставались загадкой. И они удивили его еще сильнее, когда, после того как раны его зажили, предложили ему устроить себе собственную комнату на конюшне.
– Ты можешь оставаться здесь столько, сколько пожелаешь, – сказал ему мистер Хатауэй, – хотя я думаю, что однажды ты захочешь отправиться на поиски своих родных.
Но у Кева больше не было родных. Соплеменники оставили его умирать. Теперь его дом был здесь, с Хатауэями.
Он взял на себя заботу о мелочах, на которые Хатауэи не обращали внимания. Заметив, что прохудилась крыша, он ремонтировал ее, заметив, что забился дымоход, – прочищал его. Несмотря на страх высоты, он заново покрыл крышу черепицей. Он ухаживал за лошадью и коровой, он работал в огороде и даже ремонтировал обувь для членов семьи. Вскоре миссис Хатауэй уже доверяла ему настолько, что отправляла в деревню покупать еду и другие предметы первой необходимости.
Был лишь один момент, когда он мог оказаться выставленным за дверь, и это случилось, когда он подрался с деревенскими мальчишками.
Вид его встревожил миссис Хатауэй. Он был порядком потрепан, и из носа шла кровь. Миссис Хатауэй потребовала от него отчета о том, что произошло.
– Я отправила тебя за сыром, а ты пришел домой с пустыми руками и в таком состоянии! – закричала она. – Что ты натворил и почему?
Кев ничего не объяснял. Он угрюмо смотрел на дверь, пока она его отчитывала.
–
Но еще до того как Кев успел что-то сделать или сказать, в дом вошла Уин.
– Нет, мама, – спокойно сказала она. – Я знаю, что случилось. Моя подруга Лаура только что мне рассказала. Ее брат был там. Меррипен защищал нашу семью. Два других мальчика выкрикивали оскорбления в адрес нашей семьи, и Меррипен их за это побил.
– Что за оскорбления? – озадаченно поинтересовался мистер Хатауэй.
Кев, сжав кулаки, уставился в пол. Уин не стала увиливать.
– Они говорили о нас гадости, – сказала она, – потому что мы приютили цыгана. Кое-кому из местных это не нравится. Они боятся, что Меррипен может у них что-нибудь украсть, или наслать проклятие на людей, или еще что-то в этом роде. Они осуждают нас за то, что мы приняли его в семью.
Наступило молчание. Кева трясло от ярости. И в то же время он понимал, что проиграл по всем статьям. Он был в долгу перед этой семьей, и он никогда не смог бы жить среди гаджо и не конфликтовать с ними.
– Я уйду, – сказал он. Это лучшее, что он мог для них сделать.
– Куда? – спросила Уин. В голосе ее он с удивлением услышал резкие нотки, словно его заявление об уходе раздосадовало ее. – Здесь твой дом. Идти тебе некуда.
– Я цыган, – просто ответил он. Дом его был нигде и везде.
– Ты не уйдешь, – сказала миссис Хатауэй, поразив его своим вердиктом. – Ты не уйдешь из-за каких-то деревенских грубиянов. Какой урок получат мои дети, если мы позволим взять верх невежеству и хамству? Нет, ты останешься, и это будет правильно. Но ты не должен драться, Меррипен. Не обращай на них внимания, и со временем им надоест нас дразнить.
Дурацкое заявление. Вполне в духе гаджо. Закрывая на что-то глаза, ты не можешь избавиться от проблемы. Самым надежным и быстрым способом заставить негодяев замолчать можно, избив их так, чтобы они превратились в кровавое месиво.
В разговор вступил еще один член семьи.
– Если он останется, – сказал Лео, – то ему наверняка придется драться, мама.
Как и Кев, Лео выглядел не лучшим образом. Глаз у него заплыл, губа была разбита. Он криво усмехнулся в ответ на испуганные возгласы матери и сестры. Продолжая улыбаться, он смотрел на Кева.
– Я поколотил одного или двух мальчишек из тех, что ты не заметил, – сказал он.
– О Боже, – печально сказала миссис Хатауэй. – Твои руки все в ссадинах. А ведь они предназначены для того, чтобы держать книги, а не драться.
– Мне нравится думать, что я могу делать ими и то и другое, – сухо заметил Лео. Выражение его лица стало серьезным, когда он повернулся к Кеву. – Будь я проклят, если позволю кому-нибудь указывать мне, кто может жить в моем доме, а кто нет. Покуда у тебя не пропало желание оставаться с нами, Меррипен, я буду защищать тебя как брат.