Оборот первый
Шрифт:
Толстяк высыпал клочки договора в стоящую на столе пепельницу, извлёк из кармана штанов зажигалку размером с кулак и чиркнул выпирающим из нее колесом. Вспыхнул огонёк — по сравнению с зажигалкой, крохотная искра. Толстяк поднёс его к лежащим в пепельнице клочкам. Те послушно загорелись.
Я смотрел на пламя. Толстяк выжидающе смотрел на меня.
— Её высочество молода и неопытна, — с нажимом сказал он. — Порой ей свойственно совершать необдуманные поступки. И мы решили обратиться к вам — как к человеку, несомненно, более серьезному и здравомыслящему.
— То есть, с глаз долой из сердца вон? — сообразил я.
— Да, что-то в этом роде.
— А если я не соглашусь?
Толстяк развел руками:
— Я прямо сейчас арестую вас за попытку поджога, — и кивнул на пепельницу.
Я не сразу сообразил. А сообразив, заржал.
— Круто! А наши-то балбесы всё, будто в каменном веке: наркоту подбрасывают. Как дети, ей-богу.
— Это вынужденная мера, — отрезал толстяк.
— То есть, мне у вас даже чаю не попить?
— Чаю? — Толстяк поднял брови.
— Анекдот, — махнул рукой я, — забей. Пожрать не дадите, спрашиваю? В семь часов ужин обещали.
— Я провожу вас в отдельные покои. Ужин подадут прямо туда.
— Это чтобы я в столовке протрепаться не успел? — сообразил я. — А зачем в покои? Почему не сразу в космопорт или в портал?
— Траффик, — грустно сказал толстяк, — везде огромные скопления народа. Дороги забиты, у порталов и в космопорте не протолкнуться.
— А их величество не по выделенке ездит, что ли? Я бы прокатился.
— По выделенке? — Толстяк снова поднял брови. — Не понимаю, простите. Суть та, что уехать прямо сейчас вы не сможете. Завтра утром, когда объявят начало состязаний, дороги опустеют, и мы с полным комфортом доставим вас к месту назначения.
— А компенсацию за моральный ущерб? — Диана, оказывается, успела серьёзно на меня повлиять.
— Разумеется. Тысяча нимиров.
Я скривился, изображая, сколь ничтожна озвученная сумма.
Толстяк набычился:
— Сколько вы хотите?
Человек, всё-таки, странное существо, думал я, шагая за толстяком. Если бы ещё утром мне сказали, что есть железная отмазка для того, чтобы смыться из этого женихового дурдома, до потолка бы прыгал. А сейчас почему-то обидно. И ведь не то, чтобы мне прям до зарезу сдалась их принцесса — прямо скажем, видали девчонок посимпатичнее. Но толстяк сказал «обломись», и заело. И сразу принцесса вполне ничего, и как-то грустно за неё, что с неодобренным его величеством парнем даже потрепаться не дают. Ну, и в целом права покачать охота — что за несправедливость-то?!
В общем, я шёл и насилу сдерживался, чтобы не цепляться к толстяку с подколками… А куда это мы, кстати, пришли?
Коридор внезапно перегородила решётка, и толстяк загремел ключами, отпирая дверь — тоже из решётки. Сделал приглашающий жест.
Я, дурак, сначала вошёл и только потом подумал, что на «отдельные покои» помещение как-то не очень смахивает. Опомнившись, заорал:
—
Договорить не успел — кто-то, подошедший сзади, крепко зажал мне рот рукой в кожаной перчатке. Хлопком по спине заставил согнуться и погнал в камеру — толстяк услужливо распахнул ещё одну решётку. В «отдельные покои» я, от приданного пинком ускорения, почти влетел.
— Располагайтесь, — запирая решётку-дверь, как ни в чем не бывало, светски предложил толстяк, — скоро ужин.
— Зашибись порядки, — потирая ушибленный о стену локоть, восхитился я. — И часто вы так с женихами?
Толстяк развёл руками:
— Вы не арестованы. Содержание здесь — вынужденная мера, чтобы исключить ваше общение с другими претендентами на руку её высочества. Мы постараемся обеспечить вам максимальный комфорт. Обещаю, что трапеза ничем не будет отличаться от той, которую предложат вашим… э-э-э… несостоявшимся соперникам. Кроме того, вы здесь ненадолго. Утром, немедленно после завтрака, вы покинете дворец.
Кажется, он ждал, что я скажу «спасибо».
— Это произвол! — возмутился я. — Я буду жаловаться!
— Кому?
— Э-э-э…
— Подумайте, — улыбнулся толстяк. — Мы создали вам все условия для того, чтобы спокойно предаваться размышлениям. Уверен, что их результатом станут правильные выводы. Всего доброго.
И ушёл, скотина. Я даже ответить не успел.
… — А я ей говорю: да ты что! Ну, какая мне пенсия? Кто ж меня отпустит? Наше дело служивое — как принял этот пост пацаном зелёным, так на нём и помру. Тут она давай реветь, а я только руками развожу. Дескать, и рад бы на пенсию, да сама понимаешь, служба.
Я сочувственно вздохнул. Собственно, большего от меня и не требовалось — охранник оказался личностью вполне самодостаточной. Сам трепался, сам себе кивал и поддакивал.
Ничего такой дядька, пожилой, душевный. За то, что сперва мне по шее двинул, извинился — не серчай, сказал, работа такая. А я и не сказать, чтобы серчал, переживал только, что толстяк насчёт жратвы прокинет — ту фигню, которую мы со Збышеком употребляли в качестве закуски, давно переварил, и жрать хотелось зверски. Но толстяк не обманул, ужин мне и впрямь притащили знатный. Наверняка не хуже того, что в столовке выдавали.
— А выпивка арестантам не полагается, — сказал охранник, глядя, как я пристраиваю на железном столе поднос с едой.
Низкий стол, насколько я понял, заодно являл собой стул и тумбочку. Помимо него, в камере находились койка и унитаз. Койка застеленная и, как ни странно, вполне удобная. А металлический унитаз до того чистый, что аж сверкал.
— Сюда ведь абы кого не сажают, — объяснил мне охранник. Имя свое он не назвал, сказал, что не положено, и аж раздулся от важности. Зато обо всём остальном трепался без передыху. — Здесь только благородных господ содержат, ежели, скажем, в пьяном виде до выяснения обстоятельств. Так что всё тут по высшему разряду. Кормят с королевской кухни, но выпивка — сам понимаешь.