Оборотень
Шрифт:
– О чем ты говоришь, Бирюк?
– А вот о чем! Мне рассказали, как неделю назад ты заставлял «петухов» лизать тебе сапоги. А не боишься ли ты, что когда-нибудь отчаявшийся пидор наградит тебя страстным поцелуем? Знаешь тогда, что с тобой будет? То-то же! Мне даже представить трудно. Каждый «мужик» будет пихать тебя, как уличную давалку.
– Только не надо меня пугать, – огрызнулся Мякиш, – я не из пугливых. А что касается паршивой масти, так она должна знать свое место и не высовываться! Мне не понравилось, что эти «петухи» стали очень разговорчивыми.
Вот за это они и поплатились!
– Мякиш, ты нам здесь все поешь о том, какой ты справедливый вор, – заговорил Балда, четко выговаривая каждое слово, – а тогда почему
– Я не принимаю этих упреков. Я делаю все, что в моих силах. Но ведь и я тоже не Господь Бог, и моя власть совсем не такая, как у Тимофея Беспалого, а если «козлы» борзеют, так мы еще успеем дать им по рогам! Но сначала нам всем нужно определиться, пускай выскажется каждый вор, и мы решим, кому все-таки быть смотрящим.
…Накануне Мякиш тайно встретился с Беспалым. Полковнику Беспалому удалось переговорить кое с кем из воров и склонить их к тому, чтобы они поддержали его подопечного. Для достижения этой цели ему даже не нужно было вынимать из своего сейфа аккуратные красные папочки, в которых хранился компромат практически на каждого блатного, Тимофею Егоровичу достаточно было пообещать им, что каждый из них подпадет под ближайшую амнистию… Этого было достаточно.
Мякиш всякий раз удивлялся осведомленности начальства. Он не сомневался в том, что внимательные глаза Тимофея Егоровича наблюдают не только за знаменитым ленинградским вором, но также контролируют и его, Мякиша, каждое слово, каждый поступок. И если он надумает когда-нибудь ослушаться хозяина, то коричневая, затертая по углам папка с его личным делом станет достоянием блатных. Мякиш знал о том, что первый документ в его досье – желтоватый, сложенный вдвое листочек с его заявлением, в котором он обещал сотрудничать с тюремной администрацией.
Первое предательство Мякиш совершил еще на малолетке, открыв канал, по которому в колонию поступал грев. «Кум» удивленно хмыкнул на неожиданное признание воспитанника, а потом поинтересовался:
– Чего желаешь?
– Досрочного освобождения! «Кум» крепко задумался, а потом ответил:
– Будет тебе досрочное освобождение. Только у меня к тебе просьба имеется – присматривай за ребятишками. А если что не так, дашь мне знать.
До малолетки «кум» служил в колонии строгого режима и привык воздействовать на заключенных шантажом. Он кропотливо собирал на каждого компрометирующий материал, который мог не только отменить досрочное освобождение, но и подвести несговорчивого зека под новую статью. Но даже под страхом очередного срока работать на администрацию соглашался не всякий зек.
Поэтому его всегда настораживало желание новенького добровольно сотрудничать с «кумами». Иногда это оказывалась тонкая игра блатных, которые принимали предложения оперов и засылали к ним своих людей, чтобы в дальнейшем, через предателей, подсовывать тюремной администрации явную туфту.
Первый «крестный отец» Мякиша был из настоящих профессионалов – он угадал в Михаиле Мягкове прирожденного шпиона, который предавал просто ради романтики и сильных ощущений и даже не пытался выторговывать каких-то дополнительных льгот по сравнению с остальными зеками. Его досье следовало за ним из одной зоны в другую, пока, наконец, не попало в руки Тимофею Беспалому.
И никто из блатных даже не мог предположить, что круглый «отрицала» Мякиш старательно работает на органы.
Самого Мягкова эта двойная игра забавляла, она горячила его кровь и делала его жизнь авантюрной игрой. Его возбуждала и поднимала в своих глазах та тайная власть, какую он имел не только над блатными, но и над операми. Порой от его воли зависела карьера того или иного вертухая, не говоря уже о судьбе какого-нибудь заключенного. Мишка карал и миловал по своему усмотрению, ощущая порой себя едва ли не наместником Бога на территории,
Сегодня на его пути стоял Бирюк, и Мишка знал, что когда-нибудь придет время и он подтолкнет его к могиле. Но пока ему предстояла нешуточная схватка с новоявленным авторитетом.
– Мне всегда не нравился Мякиш. А уж как он в смотрящие пролез – ума не приложу, – заговорил Мулла, и на его простуженный, хриплый голос повернулись многие блатари. Мулла высказал то, чего не отважился произнести ни один из присутствующих. – Настоящий вор это тот, кто кормится своим талантом. А отраву настоящие блатные презирали всегда. Я считаю, что нам очень повезло, что в нашу зону отправили париться такого вора, как Бирюк, – только ему одному в этой сучарне под силу навести порядок.
Мякиш невозмутимо слушал Муллу. Он предвидел резкое выступление старого зека. Он бы удивился, если бы этот старик – «нэпмановский» вор – отшатнулся от Бирюка.
К спокойствию Мякиша приучила сложная двойная жизнь, которая ставила его в самые неожиданные ситуации, и нужно было трезво ее оценить. Однажды он чуть было не засыпался в самом начале своей работы, когда его подсадили в следственный изолятор. «Тюремная почта» неожиданно сообщила, что в камере находится предатель, и каким-то чудом эта тайна стала известна зекам. Неделю шел разбор; пахан хаты подолгу беседовал с каждым из сорока сокамерников.
Содержание пришедшей малявы не знал никто, а потому за свою судьбу опасался каждый. Зеки боялись наговора и скорой смерти, но больше всего их пугал позор, когда в глаза мертвого мог плюнуть каждый – такова была посмертная кара предателю.
Было известно, что кто-то из обитателей камеры заложил начальству все тайники, и в одночасье сидельцы хаты лишились двух килограммов индийского чая, бутылки водки и кучи разного мелкого добра, без которого в тюрьме прожить очень трудно.
Когда очередь дошла до Мякиша, он достойно выдержал долгий, напряженный взгляд пахана, Старый урка умел смотреть в душу и долго выдерживал паузу, чтобы дать подозреваемому время на обдумывание обстоятельного ответа и раскаяние. Сердце Мягкова в ту минуту дрогнуло от ужаса: «Неужели кто-то из вертухаев заложил?!» Но вор, переждав какое-то время, принялся в очередной раз задавать ему вопросы: о чем разговаривал с операми, что спрашивали, подписывал ли какие-нибудь бумаги, знал ли о тайниках. И когда Мякиш без малейшего волнения ответил на все вопросы, старый уркаган развел руками и объявил всей хате, что он не большевик и не собирается никого наказывать только на основании хлипкого подозрения. Вопрос был закрыт. Выявить предателя не удалось.
– Смотрящим на зоне должен быть только Мякиш, – жестко произнес Распутин. – Во-первых, потому, что он старожил зоны, сидит тут в третий раз и знаком со здешними порядками. Во-вторых, именно его на региональном сходе избрали смотрящим, а в-третьих, мы его прекрасно знаем и уверены, что только он один сумеет навести здесь порядок.
– Порядок?! – встрепенулся вор Тиша, которого знали под погонялом Пила. – О каком таком порядке ты здесь толкуешь?!
Некогда Пила принадлежал к группе, которую называют отмороженными. В колонию он попал за «развод на деньги». Частенько Пила любил рассказывать про свой любимый способ добывания денег, который, как правило, действовал безотказно: клиента заколачивали в гроб, после чего включалась бензопила. А когда стальные зубья мощно врезались в сосновые доски, разбрасывая во все стороны фонтан опилок, перепуганный клиент готов был расстаться с последними грошами. Угодив в колонию. Пила неожиданно распровдался с бандитским крылом и принял сторону воров. Прежний свой беспредел он теперь воспринимал как одну из главных ошибок беспечной молодости.