Оборотный город. Трилогия
Шрифт:
Уф… Против дяди не попрёшь. Заслуженный генерал казачьих войск Российской империи, любимчик царя, участник многих походов, увешанный наградами, украшенный боевыми шрамами, стало быть, человек повсеместно уважаемый. Кто я такой, чтобы с ним спорить? Да никто, непутёвый племянник по линии младшего брата, в скромном чине хорунжего и без единого геройского крестика на тёмно-синем мундире. То есть мне обещали, приказ о награждении вроде бы подписан, но цеплять на грудь пока всё равно нечего.
— Илова-а… ой… кх… тьфу, кажись, всё-о… горло сорвал! — уже едва слышно просипел дядин казак. И я сдался. Быстренько смотал удочки, сунул сапоги под мышку, поднялся
— Прости, брат! Уже иду, ты мне по-любому всю рыбу распугал…
— Зараза ты, Иловайский, и, не будь генеральским племянничком, словил бы у меня леща! — осторожно держась за горло, прошептал он.
— Эх, ничего не понял, шипение одно… Но ты не напрягайся, суть я уловил — спешу исполнить приказ и лечу на крыльях любви к воинскому делу!
— Чтоб тебе дуб забодать по дороге! — скорее догадался, чем расслышал я. Но не обиделся, а, широко улыбнувшись красному от ярости дядиному ординарцу, поспешил босым ходом в село.
…Проезжавшая мимо ватага молодых казачков, спешащих до обеда выкупать лошадей на отмели, обдала меня клубами пыли. Самый первый попридержал кобылу и, обернувшись, громко крикнул:
— Эй, хорунжий, а чё, моя Ласка уже тяжёлая, ась?
— Твоя да! — поморщившись, буркнул я.
— А вот и врёшь, — счастливо захохотал хлопец, поглаживая кобылу по шее. — Не угадал, характерник, мы её ещё и под жеребца не пускали! Молода-то…
— Так я и не про кобылу говорил.
— А тады про кого? — затупил бедняга, краснея как маков цвет под нарастающие смешочки товарищей. — Ну у невесты моей прозвище такое, дык она… Она ж в станице, ей-то чё… Да будет вам ржать, черти, она ж меня с походу ждать обещалась! А ну стой, характерник, стой, я те говорю-у!
…Ну их, я ускорил шаг. Станичники, едва не валясь от гогота с неосёдланных лошадей, увели за собой неудачливого жениха непостоянной Ласки…
А откуда я всё это узнал? Понятия не имею! Кто ж меня, таинственного, разберёт что с поллитрой, что без?! Вот стукнуло в башку, и знаю ответ, а иной раз могу хоть часами лбом о печку в хате биться, да толку ноль, окромя большой шишки и всей башки в извёстке. Такой эксперимент и мне не в радость, и печей по селу не напасёшься…
Помнится, дядя всё грозился специальному фельдшеру столичному меня показать, дескать, характерничество это надо научным способом выявить, рассмотреть пристально и на пользу обществу поставить. А для того меня как есть всего, с ног до головы, хорошенько обследовать. Но только нашими лекарями! Немцы просто не поймут, а англичане ещё, чего доброго, и напортачат, им бы знай свой джин с ромом бутылями хлебать да на Россию-матушку почём зря рожу кривить!
Это не мои слова, это дядины, его в последнее время буквально клинит на войне с Англией. Он постоянно, к месту и не к месту, вспоминает, как ему сам атаман Платов рассказывал, что ничего хорошего для донского казака в этом занюханном Лондоне и нет! Пиво горькое, говядина жёсткая, а ихним блюдом «оффсянка, сэр!» хорошо тока щели в полу от тараканов замазывать. Хотя, как бы и между прочим, тот же Платов сожительницу-англичанку в Новочеркасск за собой вывез, не постеснялся…
…В дивное сельцо Калач на Дону, где был расквартирован наш отважный полк, я опять заходил огородами. После недавних событий местные жители устраивали на меня настоящие засады с целью «стопорись, казачок, погадай честным людям!». А нашим крестьянам, как вы знаете, только разок сдайся, они из тебя верёвки вить начнут и с живого не слезут. Не говоря уже о том,
Уже только поэтому мне пришлось брать у Прохора уроки пластунства и частенько добираться до места дислокации змеиным переползанием под плетнями и заборами. К радости деревенских брехливых собак и шуточкам проезжающих верхами станичников, для которых в мирное время любая мелочь забава.
— Глянь, хлопцы, как хорунжий под лопухом ползёт! А ещё говорят, будто генеральский племяш совсем мышей не ловит. Вона, ловит же, да ещё как!
Мне оставалось лишь молча скрипеть зубами, мысленно обещая страшно отомстить каждому насмешнику поимённо. Или уж всем чохом? Не знаю, подумаю потом, на досуге…
Ну и в результате в очередной раз к ожидающему меня дядюшке, заслуженному генералу Всевеликого войска донского, самому Василию Дмитриевичу Иловайскому 12-му, я добрался не так чтобы очень уж быстро. А честнее сказать, настолько медленно, что мой нервничающий денщик уже дважды выбегал меня встречать к воротам.
— Тебя где мохнатые черти за казачий чуб носят?! — привычно ворчал старый Прохор, заботливо подпихивая меня в спину. — Он невесть где бродит, а я на взводе! Дядя ругается, со стеной бодается, ординарец бедный забегался бледный, а тебя, шалопая, ничё не колупает!
— А почему, собственно, меня должно что-то колупать? — вяло отбрёхивался я. — «Колупать» значит расковыривать, и при чём здесь это? Нет на тебя конструктивной критики, Прохор…
— И то верно. — Он согласно покачал седеющей бородой. — Да тока не меня в хате генерал с конструктивной нагайкой дожидается.
— Хм… дело серьёзное?
— Дык сам и спроси. Уж коли совсем убивать начнёт — зови на помощь! Вдвоём сгинем, не так обидно!
В умении ободрить и утешить моему денщику просто нет равных. Это ещё при том, что он меня искренне любит, заботится, учит жизни и оберегает от лишних шишек. Ну, в том смысле, что шишки я себе успешно набиваю сам, а он обычно контролирует это дело со стороны. Но если эту же (чтоб её в третий раз!) шишку мне решит поставить кто-то другой, да ещё по-подлому, сзади, исподтишка, — то вот тут-то злодей и ощутит всей плоскостью носа тяжёлый кулак верного Прохора! И я не оговорился — после удара старого казака там действительно будет именно «плоскость носа». Впрочем, сейчас речь не об этом…
— Ну заходи, заходи, Иловайский, — сурово поприветствовал меня мой знаменитый родственник по отцовской линии казачий генерал Василий Дмитриевич.
Я молча вошёл, поклонился и начал расстёгивать мундир.
— Ты чего это?
Я аккуратно снял китель, сложил его согласно уставу, постоял так, на миг задумавшись, а снимать ли белую рубаху…
— Ты чего это тут разнагишался, как вшивый в бане?! — уже с достойной нотой раздражения начал недоумевать дядюшка.
Я жестом попросил его убраться с оттоманки, снял-таки рубаху, лёг ничком и тихо попросил:
— Только по голове не бейте.
— Иловайский, ты… что, совсем уже?! Я тебя…
— Ваш ординарец сказал, чтоб я бежал немедля, ибо вы в гневе! Прохор то же самое подтвердил, а раз такое дело, так смысл тянуть? Всё одно поротому быть… Бейте!
— Ну ты… будет врать-то. — Дядюшка, кажется, опять позволил себе впасть в чисто детские обиды. — Вставай, те говорят! Ишь чё удумал, можно подумать, я тя тока и зову затем, чтоб бить!
— В подавляющем большинстве случаев, — горько подтвердил я, не вставая.