Обожравшийся каннибал
Шрифт:
– Кое-что я о вас знаю, – продолжила девушка более окрепшим голосом.
– Но никак не могу до конца разобраться. Эдди подтвердит, что я почти все время стараюсь разобраться во всяких вещах, понимаете, что я имею в виду? Но когда я стану трезвой, Джон Уиллс, я во всем разберусь. – И вдруг запела детскую песенку «Ты еще пожалеешь»…
– Как же вы это сделаете, – поинтересовался Джон, стараясь, чтобы его слова прозвучали небрежно. – Вы же ничего не можете обо мне знать, мисс Стюарт. Я ничем не знаменит, не являюсь важной персоной. Простой воспитатель мальчиков.
Она уставила на него дрожащий палец.
– Если вы один
– Полегче, мисс Стюарт! – вмешался Эдди. – Вы говорите неизвестно что.
– Я такая, Эдди! Что-то заставляет меня так говорить. – Она покачала головой. – А вы не укладываетесь в эти рамки, не так ли, Джон Уиллс? Красивые глаза. Красивые руки. Я люблю мужские руки. А когда я говорю «мужчина», то не имею в виду старого развратника. Эдди, я плачу за эту выпивку для Джона Уиллса – это как форма извинения.
Мисс Стюарт оперла подбородок о ладони и принялась не отрываясь смотреть на Джона. Казалось, она боялась, что ее голова упадет вперед.
– Неразбериха от алкоголя, Джон Уиллс. Я не знаю вас со времен Адама, не так ли? А вы не знали ту девушку, Прим? Она заходила к нам раз или два в месяц. Вы догадываетесь, Джон Уиллс, что должна делать девушка, если ей платят? Медленно ползущий волосатый паук с влажными лапами, которые словно присасываются к вам. Нет, Джон Уиллс. Я не знаю вас со времен Адама. Не важно, чем вы занимаетесь. Не знаю вас со времен Адама.
Ее подбородок соскользнул с ладони, и голова с глухим стуком упала на стойку бара.
– Ну, готова! – прокомментировал Эдди и просигналил одному из метрдотелей, уже одетому так, чтобы обслуживать обед. – Я видел, что у нее заплетаются ноги, когда она только вошла.
Метрдотель казался рассерженным.
– Ты не должен был ее обслуживать, – сказал он Эдди.
– А я и не обслуживал, – объяснил тот. – Только немного вермута с чистой водой. А она заказывала двойную водку. Я это хорошо понимаю, мистер Дель Греко. Она где-то уже так выпила, что не стояла на ногах.
– Сожалею, что вам это причинило неудобство, сэр, – обратился мистер Дель Греко к Джону.
– Ничего страшного, – отозвался тот. – Я понимаю так, что она живет в этом отеле? Я могу помочь ей подняться в ее комнату?
– Не беспокойтесь, сэр. Это не новая история. – Дель Греко просигналил официанту.
Джон отступил в сторону, и они оба оттащили мисс Стюарт от бара.
– У нас за углом служебный лифт, – пояснил Эдди. – Мы уже не в первый раз укладываем ее в кроватку. И знаете что? Каждый раз, когда мисс Стюарт напивается, становится понятно, что она ненавидит мистера Муна. Удивительно, как это она работает с ним, если так к нему относится?
– Наверное, он ей очень хорошо платит, – предположил Джон. Но себе сказал, что это не так. Просто она тоже попала в ловушку Муна. «Не важно, чем вы занимаетесь, я не знаю вас со времен Адама». Неужели она узнала его? Догадалась, для чего он здесь? Зачем она говорила все эти пьяные слова, уж не для того ли, чтобы скрыть это?
Глава 3
Во вторник Джон Уиллс заказал завтрак к себе в комнату, чтобы в уединении просмотреть утренние газеты. Он никуда не спешил, потому что абсолютно не знал, куда ему идти и что делать.
Все
«Геральд трибюн» преподнесла событие примерно в том же духе, если не считать нескольких фотографий, опубликованных на внутренних страницах. На одной из них Мун был снят рядом с чем-то раздраженным Бернардом Шоу. На другой он стоял на террасе своей виллы в Каннах рядом с очаровательной итальянской кинозвездой. Третья возвращала читателей ко временам Первой мировой войны. На ней был хорошо виден одетый в форму, подтянутый Мун, беседующий с симпатичным принцем Уэльским на улице разрушенной войной французской деревни. С четвертой смотрела темноволосая красивая женщина с прической, какие носили в двадцатые годы. Подпись гласила, что это – Виола Брук, очаровательная звезда британской сцены, постоянная подруга Муна в послевоенные годы, которая бесследно исчезла в связи с одним нашумевшим судебным делом.
Это имя ничего не говорило Джону Уиллсу. Виола Брук пропала еще до того, как он родился.
А вот у бульварных газет работы хватило. Чувствовалось, что, например, команда корреспондентов «Ньюс» просто сбилась с ног, добывая факты. Они опубликовали фотографии мертвой девушки в ее «роскошных апартаментах», где она «принимала» своих клиентов-мужчин, и разобрались с ее странным именем – Памела Прим. Оказывается, ее настоящее имя – Морин О'Коннор, и начинала она как танцовщица в бродвейских стриптизах. Родом Морин была из маленького шахтерского городка в западной Пенсильвании. Ее отец, когда она была еще совсем маленькой, погиб при обвале в шахте, а мать убежала с Джазовым музыкантом, оставив девочку на попечение соседей. «Ньюс» беззастенчиво строила догадки и предположения о том, почему именно мисс О'Коннор была выбрана врагами Муна на роль его возможной убийцы и за что она могла «ненавидеть» знаменитого писателя.
По мнению «Ньюс», члены Нобелевского комитета по литературе в свое время не очень-то вникали в биографию Муна. Между тем его имя связано с шумным бракоразводным процессом, а один министр французского правительства, покончив жизнь самоубийством, в предсмертной записке написал, что статьи Муна слишком злы, чтобы их можно было перенести. Вспомнила газета и о Виоле Брук, подробно рассказав, как она сыграла во втором акте пьесы в театре «Уэст-Энд», а когда ее стали звать на третий акт, то оказалось, что гримерная актрисы пуста. И никто больше никогда не видел Виолу. В связи с этим делались порочащие намеки в адрес Муна. И наконец, «Ньюс» привела историю позора и самоубийства Уоррена Макайвора.