Обратная сторона игры

Гурина Анна

На четвертый день моего отпуска метрдотель за ужином посадил меня рядом с их столиком. Огромный белый зал, украшенный подлинниками Ренуара и Дали, ярко освещенный массивной люстрой Баккара, был переполнен нарядными женщинами. Мужчин здесь не наблюдалось – прекрасные дочери Евы давно научились обходиться без них. Таперша на эстраде играла что-то итальянское, женщины фотографировались, целовались, трепались по телефону; тонкий запах p^at'e de foie gras [1] , смешанный с пряностями и морепродуктами, поднимался к стеклянному куполу вместе с пустым смехом и перезвоном

бокалов, и пара за соседним столиком казалась в этом Вавилоне старинной фотографией: они ни разу не встали потанцевать, ни с кем не перебросились даже парой фраз, не открыли телефоны – весь ужин они смотрели друг на друга и тихо разговаривали.

1

Паштет из гусиной печенки (франц.).

Ближе к концу трапезы я услышала, как она попросила его сходить в бар за новой пачкой сигарет, а он отказался. Полушёпотом, родительским тоном, мешая итальянский и французский, он стал отчитывал её за то, что она слишком много курит. Она не спорила, а слушала его с полуулыбкой, откинувшись на спинку стула, и щелкала короткими ногтями друг о друга. Затем он встал, бросил салфетку на стол, показывая, что ужин окончен, и увел её в номер.

До рассвета я глядела в балдахин над кроватью, мучаясь от бессонницы. В глубине ребер тяжело ворочалась и маялась моя душа: если бы меня, политика и писателя, отчитали за то, что я слишком много курю, – я была бы счастливейшей из женщин.

В шесть утра следующего дня я спустилась к бассейну. Купол неба был белым от не взошедшего еще солнца, размётанные акриловые облака вызолотились изнутри персиковым светом, нежная прозрачность легла на отель и сад. Она плавала в бассейне кругами, он стоял в баре недалеко от моего стула и не сводил с нее глаз. Наконец она подплыла к бортику, он взял приготовленный для неё малиновый сок, поднял халат и обернув ее, повел на лежак. Она пила сок и задумчиво смотрела на воду. Он рядом читал газету, изредка бросая на нее быстрый взгляд – всё ли хорошо? она ни в чем не нуждается? У меня навернулись слезы: идеальная пара Адама и Евы в своем собственном, закрытом для всех раю.

Я не заметила, как ко мне подошёл менеджер отеля и, наклонившись к уху, зашептал:

– Она сняла его за десять тысяч евро, мадам. Максимилиан освободится через три дня. Желаете приобрести его услуги?

Страх

Дело не в пессимизме и не в оптимизме, а в том, что у девяноста девяти из ста нет ума.

А. Чехов

Дорога уходит пыльным асфальтом за горизонт. По обеим сторонам от неё поднимаются высокие звенящие сосны, крытые, как панцирем, тонкой золотистой корой. Вокруг сосен, впритык к дороге, лежит толстый ржавый ковер из выжженных на солнце иголок. Воздух остр и сладок от хвои, раскален от зноя и от того непрерывного монотонного шума, без которого, кажется, не обходится ни один летний день: верещат цикады, поют перепела, дробно стучит дятел и разливается в небе серебристо-черный жаворонок.

Вдоль

дороги, сгорбившись от тяжелой сумки, медленно идет бородатый человек. Одежда его покрыта пылью, белые кроссовки посерели и напоминают советские чёботы, на спине и подмышках проступили темные пятна пота. За ним, высунув язык и прикрыв глаза от неимоверной духоты, бредет грязная, в колтунах собака. Но вот за спиной человека слышится нарастающий гул машины. Он оборачивается и поднимает руку указательным пальцем вверх. Но легковушка, обдав его горячим выхлопом бензина, проносится мимо.

– Что, дружок, опять не везет? – грустно кивает человек собаке и, обтерев ладонью пот со лба, бредет по дороге дальше.

Человек и собака доходят до белого столба с надписью «Дорога Жизни, 47». Лес редеет, и глазу распахивается бархатная гладь Ладоги, уходящая в перспективу синего, с акриловыми облаками неба. Искрящиеся солнечные блики до боли режут глаза. Снизу доносится музыка и визги отдыхающих, нос щекочет густой запах шашлыка. Человек без сил прислоняется спиной к столбу и съезжает на корточки. Собака, высунув язык, садится рядом и, наклонив голову, изучающе смотрит на него.

– Ну чего ты так на меня смотришь? – усмехается человек. – И я пить хочу, да нету.

Вдалеке на дороге снова показывается черная точка. Это грузовик. Человек встает, поправляет на плече сумку и поднимает руку. Терпеливо ждет, прикрыв глаза от солнца. Грузовик приближается. Мигает правой фарой и медленно съезжает на обочину. Человек подхватывает сползающую с плеча тяжелую сумку и почти бегом спешит к машине.

– Здравствуйте. До Невской Дубровки не подбросите?

– Доброшу, – лениво соглашается розовый от солнца и пота водитель. – Собаку в кузов посадишь?

Человек послушно поднимает собаку, сажает в кузов и быстро возвращается к кабине, неловко, боком, вскакивает на ступеньку, наступив при этом себе на ногу. Забравшись на сиденье, складывает руки на коленях и покорно устремляет взгляд на белую раскаленность лобового стекла. Но водитель вывернуть руль на дорогу не спешит, он наклоняется над человеком упитанным телом и протягивает мясистую ладонь:

– Лёха.

– Ваня, – торопливо кивает в ответ человек и осторожно жмет крупную ладонь.

Грузовик возвращается с обочины на дорогу и разгоняется на хорошую сотку. За окном среди зеленого моря хвои мелькают белые марципановые свечки столбов Дороги жизни; иногда проступают в зелени, как проплешины, синие пятна Ладоги.

– Ну рассказывай, Вань, как жизнь. Давно в Дубровке?

– Недавно, – отрывается Иван от созерцания дороги. – В августе три года как переехали.

– Откуда?

– Из Екатеринбурга.

– Был в Ёбурге, хороший город, – живо откликается водитель. Видно, что он соскучился в дороге по общению и хватается за любую возможность поболтать. – Откуда едешь?

– Меня к умирающей в деревню позвали. Туда довезли, обратно, сказали, тоже довезут. А бабка причастилась и сразу померла. Хозяйка сказала: ну раз померла, значит, обратно сам доберешься.

Водитель подозрительно оглядывает Ивана: выпавший из футболки широкий нательный крест, борода, собранный на затылке хвостик секущихся рыжих волос.

– Ты чё, поп, что ли?

– Ага, да… поп.

В машине наступает пауза. Очевидно, оба жалеют, что оказались рядом, и каждый начинает потихоньку обдумывать благовидный предлог, чтобы остановить машину.