Обратная сторона
Шрифт:
— Там уж пусть муж решает, что тебе можно, а что нельзя, — тут же ответила та. — Я тебя ему отдаю чистую, неиспорченную. Тесто месить умеешь, пока будешь стряпать лепешки, а там дети пойдут, надо будет их воспитывать, чум свой справите, стадо у вас хорошее будет. Ну поплачь, давай, поплачь, чай навсегда родной чум покидаешь.
— Да ну, мам, неохота. Размажу тушь, представляешь, какая буду страшная? Я, мам, тут вот что подумала: если Тэтамбой любит ученых женщин и захочет поговорить со мной про математику или эту… политику, что
— Коко! Ну что ты говоришь такое? Если бы Тэтамбой любил ученых, он что, в городе бы их не нашел? Он целых два года учился в училище на механика и приехал оттуда холостым, значит, ему дома нравится. И потом, ты ведь у нас умная, вон сколько всего знаешь про разные лифчики, духи, помады: номера, размеры! Поди, сыщи, такую, как ты! Да ни в жизнь! Фу ты, забыла! Совсем забыла! Надо же багульник размять, шаман-то чем вас окуривать будет? Ну все, я пошла, а ты поплачь, поплачь, чтобы потом в жизни плакать не пришлось.
Тут в чум вошел хозяин. Увидев дочь, стоящую у зеркала, направился к ней, на долю секунды замер, остановился как бы оценивая, насколько она хороша, а потом взял за рукав, повернул ее к себе и спросил:
— Скажи, Коко, только правду, чтобы я все знал с самого начала: у тебя были мужчины?
— Папа, что ты говоришь?..
Дочь удивленно подняла склеенные тушью ресницы, и старик решил повторить вопрос:
— Ты спала с каким-нибудь мужчиной, как мы спим с твоей мамкой?
— Нет.
Старик удовлетворенно закряхтел и сделал вывод:
— О-о-о, теперь Тэтамбой хорошо нам будет должен. Каждый год гостинцы будет носить, ведь нетронутую берет. Молодец, Коко!
Солнце потихоньку начинало садиться, на небе стал вырисовываться ярко-малиновый закат. Олени в стаде принялись ложиться, прилегли и собаки, а чум чем-то напоминал встревоженный муравейник. Несмотря на то, что кругом было светло, хозяева зажгли керосиновые лампы. Младший брат Коко включил магнитофон с песнями Рики Мартина, за что тут же от сестры получил подзатыльник, но магнитофон не выключил, а убежал вместе с ним в стадо.
И только когда суматоха немного улеглась, хозяева обратили на меня внимание.
— А-а, журналистка, — улыбнулся отец невесты, — снова к нам приехала в тайгу. Почему такая бледная, что случилось? Болеешь? Ты, говорят, все стойбища в округе знаешь? Ну, и какое лучше? Где белых оленей больше? Где волков меньше, а больше ягеля, а?
Я стояла немного смущенная, не зная, что ответить. Признаться, я никогда не задавалась подобными вопросами.
Хозяин внимательно осмотрел меня с головы до ног, улыбнулся.
— Айда за мной, счас лечить тебя будем.
Выйдя из чума, он сказал:
— Эх ты, ученая! А в позапрошлом году щеки-то у тебя были розовее нонешнего и тела больше было на тебе. А теперь кожа да кости. А глаза-то как горят! Как горят! Также все ночами пишешь? Что врачи-то говорят? — Вдруг хозяин резко осекся, посмотрел виновато под ноги,
Чирок — самый резвый молодой олененок в стаде. Шурка побежал за ним, поймал и за уши приволок упрямца к отцу.
— Так-так-так, — начал командовать хозяин, обращаясь к сыну, — беги к чуму и найди стакашек какой, да смотри, чтобы чистый был, и побыстрей. Одна нога тут, другая там. А то музыку твою сломаю, как в прошлый раз. — При этих словах хозяин показал рукой на магнитофон.
Сын быстро вернулся с пластиковым стаканом и протянул его отцу.
— На хрена он мне-то? Сам держи, а заодно Чирка сзади придерживай, — сказал сердито хозяин, нащупывая правой рукой на шее олененка вену.
Я стояла как вкопанная. Хозяин же достал из потайного кармана карандаш с врезанным в него лезвием, потер лезвие о рукав и осторожно надрезал Чирку вену.
Темно-красная кровь брызнула на меня, но хозяин в таких делах был мастером, он прижал пальцем вену, затем легонечко отпустил и подставил стакан. Маленький ручеек крови тут же направился в пластиковую посудину. Когда кровь набежала до краев, хозяин снова прижал пальцем вену, достал с кармана кусок не то глины, не то мела и аккуратно замазал место пореза.
— Ну теперь пущай, — обратился он к сыну.
Шурка Чирка отпустил, и тот со всех ног умчался в стадо.
Минуты через полторы произошло то, что я, наверное, не забуду никогда. Стакан с кровью был протянут мне со словами: «Пей».
Я посмотрела в глаза хозяина и его сына. В них читалось: «Только так можно выздороветь. Больше мы ничего не знаем. Не бойся — сначала страшно, а потом все будет хорошо». И я… начала пить свежую кровь.
Она отдаленно напоминает разбавленную водой муку. Кажется, что хлопья застревают между зубов, и это чувство невыносимо. Я отняла стакан ото рта, поморщилась: ничего более противного мне пить не приходилось.
— Давай допивай быстрей, а то свернется, теплынь же кругом, — сказал мне по-отцовски хозяин. — Вот увидишь, как полегчает, здеся все витамины и эти… как их — минералы.
Я послушно допила содержимое стакана. Поморщилась.
— На теперь вот это, чтобы вкус враз забыть. — Мой лекарь протянул бутылку дорогой водки.
Я подставила стакан, хозяин налил мне огненной воды.
— Залпом запей. Так быстрей все пройдет.
Я послушалась. И когда стакан уже был пуст, с ужасом обнаружила, что закуски-то и в помине нет.