Обратной дороги нет (cборник)
Шрифт:
Подхожу ближе. Если в деревне штаб, то должны к домишкам тянуться телефонные провода. Но как я ни напрягаю зрение, в темноте, да еще на расстоянии, провода эти увидеть не могу. Однако, подойдя, замечаю: в некоторых окнах сквозь маскировку пробиваются узенькие полоски света. Вот он, признак! Этого достаточно. Едва ли местные жители будут сидеть со светом в глухую ночь, обычно в прифронтовой полосе с наступлением темноты вообще не зажигают света. Значит, деревню нужно обходить.
Идти
Обогнув деревню, выбираюсь на большак. Чем ближе к Витебску, тем чаще попадаются машины, повозки, группы людей. Прячусь от них, поглядываю на часы: очень медленно продвигаюсь. Так до рассвета не доберешься. Надо что-то придумать.
Кажется, выход найден. Я снял свой белый наряд, закопал у приметного дерева — пригодится на обратном пути. Вышел к дороге и стал высматривать сани, в которых не было бы немцев. Вскоре такие показались. Закутавшись в тулуп, одинокий ездок, видно, дремал, лошадь шла шагом.
Я окликнул хозяина лошади и, не боясь за свой акцент, стал говорить с ним на русско-немецком языке, дополняя слова жестами.
— Нах Витебск?
— Да, на Витебск, господин офицер. Он принял меня за офицера.
— Их бин каине офицер, их бин ефрейтор, — сказал я на всякий случай правду. Забрался в сани, поехали. Чтобы немного согреться и замаскироваться, зарылся в пахучее сено, которое лежало в санях, а хозяину приказал:
— Нах Витебск! Их бин шлафен. Спать, спать — понимаешь?
— Понимаю, чего же не понять… Спи, коли хочется, — ответил мужичок.
Я лежал в сене и следил за дорогой. Да и за хозяином лошади надо было присматривать. Кто знает, что у него на уме. Одинокий дремлющий фашист — заманчивая штука. Тюкнет чем-нибудь по голове и свалит в овражек.
На рассвете достигли пригорода. В том месте, где шоссе превращается в улицу, я заметил шлагбаум и танцующую около него фигуру промерзшего гитлеровца. Там могут проверить документы, спросить о чем-нибудь. Это в мои расчеты не входит.
— Хальт! — скомандовал я вознице и, выбравшись из саней, махнул рукой: езжай, мол, дальше. Мужичок послушно продолжает свой путь. А я ухожу с шоссе и тихими заснеженными переулками углубляюсь в город.
Витебск еще спит. Из труб поднимаются слабые дымки.
Где-то здесь, в этом скопище домов, нужная мне квартира, там меня ждут. Им сообщили по радио, что я вышел.
Считаю улицы. Моя — четырнадцатая. Чем глубже в город, тем крупнее дома. Многие сожжены или разрушены бомбежкой. Черные проемы окон смотрят угрюмо.
Пересек десятую улицу и вдруг с радостью читаю на угловом доме название нужной мне «штрассе». Значит, в пригороде я обсчитался
Отыскал дом номер 27. Вхожу в чистый освещенный подъезд. Квартира на первом этаже. На всякий случай кладу руку в карман, на пистолет. Может, пока я шел, здешних разведчиков открыли и сейчас за дверью засада?
Негромко, чтобы не разбудить соседей, стучу в дверь. Через минуту женский голос спрашивает:
— Кто там?
Стараясь картавить, «под немца», говорю пароль:
— Я пришел от гауптман Беккер, он имеет для вас срочная работа.
Дверь отворяется, и женщина говорит мне отзыв:
— Во время войны всякая работа срочная.
Я вошел в коридор. Заперев дверь, хозяйка подает мне руку, говорит шепотом:
— Проходите в комнату, товарищ. — Ив сторону: — Коля, это он.
Только теперь я замечаю в конце коридорчика мужчину лет сорока. Он подходит, пожимает мне руку, представляется:
— Николай Маркович.
Я снимаю шинель, хочу повесить ее на вешалку, но хозяйка останавливает:!
— Здесь нельзя.
Она уносит шинель в комнату.
Мы садимся к столу, и я украдкой рассматриваю этих скромных, смелых людей. Сколько сил прилагает, наверное, гестапо, чтобы отыскать их! А они живут, работают, видятся с гестаповцами каждый день. Крепкие нужны нервы разведчику, чтобы вот так ходить день за днем по краю пропасти.
Николай Маркович весело смотрит на меня и говорит:
— Быстро добрались. Я думал, придете завтра.
— Спешил. Переждать до следующей ночи негде, обнаружат, да и холод собачий — окоченеешь.
— Надюша, — спохватился хозяин, — организуй-ка чаю и того-другого-прочего, промерз человек.
Хозяйка уходит на кухню, а мы сидим и не знаем, о чем говорить.
Ну как там, на Большой земле? — спрашивает Николай Маркович.
— Да так, вроде все в порядке, воюем.
Меня кормят и угощают «другим-прочим». Сразу становится тепло. Промерзшее тело расслабляется, и я впервые за все это время чувствую усталость.
Николай Маркович поднялся.
— Мне пора. А вы укладывайтесь спать. Набирайтесь сил. Вечером в обратный путь.
Он уходит на службу, а я ложусь спать. Слышу, как под окнами иногда топают немцы, до меня доносится их резкий говор. Далеко, по ту сторону фронта, командующий, занятый делами, порой, наверное, думает, принесу ли я чертежи. Если они ему так нужны — будет наступление, догадаться нетрудно. Это особая честь, когда доверяют такую строжайшую тайну. Случись со мной беда — ни за что не скажу, зачем сюда пришел. Пусть хоть на куски режут!