Обратный билет
Шрифт:
К внешности своей он давно привык, научился не впадать в уныние, замечая все новые и новые признаки надвигающейся старости; тем более что он надеялся: не всем это бросается в глаза. Седина видна была пока лишь на висках, да по углам рта пролегли глубокие морщины. Мелкие морщинки у глаз появились, насколько он помнил, еще на последних курсах университета, и он, дурачок, в те времена еще и гордился этим. Конечно, тогда он считал, что лицо его, по-девичьи нежное, с морщинками выглядит более зрелым. В общем и целом черты его все еще напоминали того подростка, которого вдруг стало невероятно беспокоить несовершенство его внешнего вида. Что касается телосложения, то оно так и осталось скорее хрупким, чем плотным, и подплечики на пиджаках были даже очень кстати.
Была одна вещь, из-за которой он никак не
Человек в зеркале смотрел на него нервным, бегающим взглядом. Ах, эти твои печальные, теплые еврейские глаза, сказала однажды, уже после развода, Анико. За двадцать с лишним лет, пока они жили вместе, она ни разу не употребляла это слово, будто бы вообще забыв о том, что он еврей; поэтому слова эти прозвучали в его ушах как удар бича, хотя сказаны они были в минуту нежности и в них при всем желании нельзя было усмотреть даже намека на оскорбление. Он смутился, отвел взгляд. Бреясь по утрам или рассматривая в зеркале кровоточащие, после зубной щетки, дёсны, он и думать не думал, что видит перед собой еврея. Сколько ни изучал он свое лицо, никаких ярко выраженных семитских черт в нем так и не обнаружил.
7
Вечером подморозило; правда, шапку и шарф он не носил с тех самых пор, как отселился от родителей. До дома Жужи, что на углу проспектов Ракоци и Карой, он доехал на машине. Подойдя к домофону, сделал длинный звонок, потом короткий, как они условились; но пока Жужа спустилась с третьего этажа, прошло минут пять.
Столик он заказал в ресторане «Мювесинаш», на площади Деак. Он был уверен, что свечи и тихая музыка сделают свое дело.
На сей раз Жужа оделась на удивление сдержанно. На ней были сапожки цвета ржавчины, длинная, до щиколоток, юбка орехового оттенка, такой же кардиган с белой блузкой, на шее — бежевый шарфик тигровой расцветки. Скромному наряду придавала экстравагантность лишь шляпа с широкими полями, не позволявшая ему видеть ее лицо. Правда, после недолгих уговоров шляпу она, на время ужина, сняла. Посетовав, что сидит на диете, она попросила себе только салат, но от напитков не отказалась и выпила два кампари с содовой. Он же заказал себе куриную грудку на гриле.
Ковыряя курятину, он думал о том, что есть ему совершенно не хочется — видимо, из-за бутербродов, съеденных на приеме. В конце концов он отодвинул тарелку и сидел, взбалтывая в своем бокале свежевыжатый апельсиновый сок. Голова гудела от Жужиной болтовни. Сплетни о сослуживцах, школьные проблемы сына, сигареты с марихуаной, найденные в его столе, нескончаемые распри с бывшим мужем: темы незаметно перетекали одна в другую, и он никак не мог прервать ее монолог. Внимание его несколько оживилось, когда Жужа принялась в красках повествовать о том, как трудно воспитывать сына. Она чувствует, что сын окончательно отдалился от нее, стал совершенно неуправляемым, хотя она все испробовала, от строгости до уступчивости, от запретов до наград, от лишения карманных денег до обещания летом повезти его в Австралию. Она душу вкладывает в воспитание этого щенка, но, видно, слишком сильно влияет на него отец, бабник чертов, который назло ей посылает парню деньги и каждый месяц возит к себе в Вену, там они развлекаются на пару, какое уж тут к черту воспитание!..
Он даже повеселел, обнаружив, что и другие мучаются проблемами, не только он. Перестав кивать, он улыбнулся и, потянувшись через столик, погладил раскрасневшуюся Жужу по щеке, а та, поняв этот жест как знак
Среди известных ему распавшихся пар это был вовсе не первый случай, когда ребенок, прежде такой желанный, становился для бывших супругов орудием шантажа или мести. Орудием — и вместе с тем жертвой. Надо благодарить судьбу, думал он, что нам хватило терпения дождаться, пока он вырастет и сам разрубит гордиев узел, уехав. Последние годы супружества были, конечно, чистым мучением: замкнутые в семейную скорлупу, они тихо убивали друг друга; правда, Андраша они старались щадить, держать в стороне от своих ссор…
…Наверно, и травку ему достает. В конце концов сделает парня наркоманом, продолжала Жужа свой рассказ, оживленно жестикулируя. Ты вообще слушаешь меня? — вдруг спросила она громко; он вздрогнул и снова начал кивать. За соседними столиками кое-кто поднял голову и обернулся к ним. Он поднял палец к губам: дескать, давай потише. Жужа, перейдя на театральный шепот, сказала: сделай хотя бы вид, что тебя интересует не только мое тело!
Жужа вполне могла бы обидеться, но не похоже было, что она действительно сердится на него. Она еще что-то укоризненно говорила, однако насмешливая улыбка стала вызывающей, словно она и сама знала и даже считала естественным, что партнера не очень интересует, что она говорит: он лишь терпит ее разглагольствования, чтобы добиться своего.
Он не знал, что ей ответить, только мотал головой. Дескать, нет, ничего подобного, вовсе он так не думает; и в то же время его приятно взволновало, что Жужа видит его насквозь, но не изображает возмущение, не отвергает его откровенного желания. Во всяком случае, этот маленький эпизод выбил ее из накатанной колеи, и он безрезультатно пытался, взяв себя в руки, изобразить любопытство и расспрашивать про сына: на все вопросы она отвечала язвительными репликами. Разговор застопорился.
Может, пойдем? — сказал он самым примирительным тоном, на который был способен, чтобы не испортить остатки хорошего настроения. И снова погладил пальцы Жужи; ее ногти, длинные и острые, были выкрашены в перламутровый цвет. На его нежный вопрошающий взгляд она ответила с усталой деловитостью: пойдем. Только — к тебе, у меня сын дома.
Выйдя из ресторана, они, взявшись под руку, пошли к машине; раздражение немного отпустило их. Выехав на улицу Доб, он повернул к Кольцу, когда на пересечении с улицей Казинци перед самой машиной вдруг возникла группа хасидов в сюртуках и шляпах с загнутыми полями: они появились из-под аркад и стали перебегать улицу. Он затормозил в последний момент. Обоих бросило вперед. Он рефлекторным движением вытянул правую руку, чтобы уберечь Жужу от удара о стекло, затем положил ладонь ей на колено, чтобы успокоить. Это действительно произошло бессознательно, однако Жужа сжала коленями его руку и погладила запястье. Ласка была приятна, ему стало тепло; пока они добрались до Кольца, успокоилось и сердцебиение. Какая дикость, ворчал он, когда они остановились у светофора, в конце двадцатого века — носить такой маскарад. Тут невольно начинаешь верить, что они никогда не моются.
Он ждал от Жужи кивка в знак согласия, но она затрясла головой. Эти, по крайней мере, во что-то верят. И держатся за свою веру… Она вздохнула; потом, словно решив, что если уж заговорила, то ничего не остается, кроме как говорить до конца, продолжила: то, что мать в тысяча девятьсот пятидесятом вступила в партию, семья ей еще простила. Но потом она вышла за моего папашу — вот этого они уже перенести не смогли… Она задумалась. Наверное, поэтому и я вышла за гоя. Так мне и надо!..
Он был совершенно потрясен, услышав это. Пару минут назад, на волоске от несчастного случая, он сумел сохранить хладнокровие, а сейчас у него даже вспотели ладони, лежащие на руле. До сих пор у них никогда не заходила речь о чем-то подобном. Он и не подозревал, что Жужа Вадаш, которую он знал уже пять лет, Жужа Вадаш, крашеная блондинка, с ее вызывающим поведением и острым язычком, — еврейка. И вот что еще невероятно: откуда она-то узнала, что он — еврей? Ведь из того, как она вдруг открыла ему подноготную своей семьи, ничего другого не следовало… У него пересохло в горле, он чувствовал, как стучит кровь в висках. И не мог произнести ни слова, лишь смотрел прямо перед собой, пока они пересекали Кольцо.