Образ врага
Шрифт:
— С чего вы взяли, Деннис? — она изо всех сил попыталась улыбнуться. Ничего такого… вам показалось. Я просто очень замкнутый человек, мне многие это говорили…
— Перестаньте, — он покачал головой, — вы ведь не меня обманываете, а себя.
Она опустила голову, волосы упали на лицо. Он молчал и все еще прикрывал ладонью ее тонкие ледяные пальцы.
— Да, — произнесла она спокойно, — я обманываю себя. Мне очень страшно. Но вряд ли вы сумеете помочь нам с Максимом. И потом — я никогда никому не рассказывала… Я запретила себе даже думать об этом, но сейчас, здесь… Нет, я не могу, — она откинула волосы,
— Одиннадцать лет? — тихо переспросил Деннис. Она не ответила, достала сигарету, он щелкнул зажигалкой. Она долго не могла прикурить. Руки дрожали. Наконец, глубоко затянувшись, она произнесла:
— Деннис, вы знаете, кто такой Карл Майнхофф?
— Это знает каждый, кто хоть иногда смотрит телевизор и читает газеты, Деннис быстро отхлебнул коньяку, — Майнхофф — международный террорист, которого много лет не могут поймать.
— Да, — она нервно усмехнулась, — он бандит, жестокий, сумасшедший, помешанный на своем баронском происхождении. Он убийца с принципами, с идеей. Сейчас он здесь, в Израиле. Я видела его в Эйлате. Он узнал меня, а я — его. Я сфотографировала его в кафе, просто потому, что не могла поверить своим глазам. Я ведь читала, он погиб три года назад в Северной Ирландии. Вы правы насчет этих снимков. Никакой случайности не было. Их забрал Карл. Я сделала чудовищную глупость, когда стала его фотографировать. Но у меня был шок. Я так надеялась, что его нет на свете и никто никогда не узнает… А потом я увидела, как они разговаривают на пирсе. Максим и он. Я закричала и сорвала голос, побежала и подвернула ногу. Единственное, что можно сделать в этой ситуации, — орать, бежать. Но нет ничего бессмысленней. Дело в том, что Карл Майнхофф — отец Максима.
Алиса говорила очень тихо, но Деннису показалось, что она кричит. К ним направлялся улыбающийся, круглолицый бармен с рыжими усами.
— Извините, мы уже закрываемся.
Деннис быстрым движением опрокинул в рот каплю коньяку, оставшуюся на дне рюмки, потом встал, обошел стол и взял Алису за плечи.
— Пойдемте.
Они не произнесли ни слова, пока ехали в лифте, пока шли по коридору. Он открыл дверь своего номера, пропуская ее вперед. Она замерла на пороге.
— Меня-то вы не боитесь, Алиса? — спросил он, мягко улыбнувшись. — Бар закрыт, в вашем номере спит Максим, мы можем разбудить его. Больше поговорить негде. Заходите.
Она вошла, уселась в кресло, съежившись, обхватив плечи руками.
— Кто-нибудь, кроме вас, знает? — спросил Деннис.
— Теперь да.
— Вы имеете в виду меня?
— Я имею в виду Майнхоффа. Он все понял, когда увидел нас в кафе. Он все понял потому, что для него это важно. Благородная баронская кровь. Сын. Его кровь. Его собственность. — Она говорила быстро, отрывисто, и опять Деннису показалось, что она кричит, хотя это был почти шепот. — Надо знать Карла, а я его знаю. Мы познакомились пятнадцать лет назад. Все произошло не сразу. Потом еще четыре года он то и дело возникал в моей жизни. Я понятия не имела, кто он. Просто немец из ГДР, аспирант Института международных отношений. Он приезжал в Россию. Это, конечно, была не любовь. Что-то совсем другое…
Москва, январь-август 1987 года
Ирина
— Сколько можно тянуть! — кричала она в трубку. — Он уже потерял человеческий облик. Неужели вы не понимаете, что гипноз для него — как мертвому припарки?
— Я не могу взять на себя такую ответственность, — вздыхал в трубке нарколог Анатолий Коробец, — вы ведь знаете, что будет, если он сорвется хотя бы один раз. Мы потеряем его.
— Лично я его уже давно потеряла. Меня беспокоит не он, а дочь. Она живет с ним, она взвалила на себя это, и я не могу не думать о ней. Если бы вы видели, на кого она похожа… Ну я прошу вас, поговорите с Юрием в последний раз. Терять уже нечего.
— Ирина Павловна, а почему вы сами не можете с ним поговорить?
— Пыталась уже, — Ирина Павловна остановилась и тяжело уселась на табуретку напротив Алисы, — он ссылается на вас. Будто бы вы хотите еще подождать. До лета.
— Весна — тяжелое время для сердечников.
— Он прежде всего алкоголик, а потом уже сердечник! Вы можете на него повлиять. Простите, что я так резко разговариваю с вами, но повторяю, мне страшно за дочь. Два месяца назад у нее было сотрясение мозга. Я не сомневаюсь, головокружения у нее начались на нервной почве. А что будет дальше?
Алиса сидела, низко опустив голову, ковыряла вилкой кусок жареной рыбы. Ей было неприятно слушать этот разговор, она отговаривала маму звонить Коробцу, но Ирина Павловна, человек решительный и жесткий, все-таки набрала номер.
— Хорошо, — устало согласился Коробец, — я попытаюсь поговорить с ним еще раз. Но обещать ничего не могу. В любом случае до мая мы будем обходиться гипнозом.
— Почему ты не ешь? — спросила Ирина Павловна, положив трубку. — Я сорок минут стояла в очереди за этой рыбой, пожарила специально к твоему приходу, как ты любишь, с лучком.
— Прости, мамуль, не хочется.
— Алиса, что с тобой происходит? Ты зеленая, на тебя смотреть страшно.
— Ничего, мамуль. Со мной все в порядке.
— А все в порядке, так давай ешь!
— Не могу… — Алиса судорожно сглотнула. — Тошнит меня, мамочка. Это бывает после сотрясения.
Ирина Павловна долго молчала, потом, не глядя на дочь, тихо спросила:
— Сколько у тебя недель, Алиса?
— Четырнадцать.
— Что будем делать?
— Не знаю, мамочка.
— То есть как — не знаю? Ты что, успела за десять дней, которые мы не виделись, выйти замуж?
— Нет, — глухо пробормотала Алиса, — замуж я не вышла.
— Хотя бы скажи, кто он?
— Теперь это не имеет значения.
Ирина Павловна встала, громко двинув табуреткой, вышла из кухни, вернулась, держа в руках раскрытую записную книжку. Она так нервничала, что несколько раз сбилась, набирая номер.
— Кирочка, здравствуй, дорогая. Как у тебя дела? Да… надо же… я тебя поздравляю… Кира, ты можешь принять мою Алису прямо завтра? Да, очень срочно… говорит, четырнадцать недель… нет, об этом речи быть не может… Ну, что делать? Я понимаю, срок большой, но она молчала все это время. Она ведь у нас такая вся из себя сложная… Спасибо… да, конечно… спасибо, Кирочка, целую тебя.