Образование Русского централизованного государства в XIV–XV вв. Очерки социально-экономической и политической истории Руси
Шрифт:
Летописи расходятся в своих сообщениях относительно судьбы во время всех этих событий митрополита Киприана. По этому поводу сохранились три версии. Согласно первой из них (Новгородская первая летопись), митрополит уехал (одновременно с великим князем) в Тверь [1958] . Вторая версия (Устюжского летописного свода) говорит о бегстве митрополита из Москвы (уже после того, как там произошло восстание) в Волоколамск [1959] . Наконец, по сведениям большинства летописей, Киприан оставался в Москве некоторое время после того, как власть перешла к вечу, но затем ему удалось добиться у горожан позволения уйти из города.
1958
НПЛ, стр. 378.
1959
УЛС, стр. 61.
По-видимому, последняя версия является наиболее правдоподобной.
Ермолинская летопись глухо говорит, что после ряда просьб народ наконец согласился выпустить из города митрополита и его сторонников, очевидно, вместе с ним настаивавших на сдаче Москвы, но имущество их было удержано. «Потом же едва народи умолени быша, выпустиша из града митрополита, прочих с ним ограбивше, а единако с ним мятяху» [1960] . За словами «едва народи умолени быша» скрывается не совсем для нас ясная картина длительных переговоров церковных и светских феодалов с горожанами. Несомненно, что именно последние диктуют первым условия. Что их заставило пойти на какие-то уступки митрополиту с его кликой? Уважение к его сану, известный пиетет к представителям феодальной знати, сознание, что присутствие митрополита в городе все равно бесполезно для дела обороны, а может быть, даже и повредит ему (ибо влияние митрополита в народе сильно, а настроение его таково, что защитить Москву невозможно)? Трудно сказать, какие соображения руководили горожанами. Но ясно, что хозяином города в данный момент является народ и от него зависит судьба тех, кто находится в Москве.
1960
ПСРЛ, т. XXIII, стр. 128.
Имеются сведения о том, что после отъезда в Кострому Дмитрия Донского в Москве осталась его супруга, разделившая судьбу митрополита Киприана: вместе с ним она некоторое время была задержана, а затем одновременно с ним отпущена. Об этом сообщает Тверской сборник, в котором московские волнения описаны очень лаконично. Здесь в нескольких словах рассказано о вечевом собрании в Москве («людие сташа вечем»), об отобрании горожанами имущества у митрополита Киприана и жены великого московского князя, а затем о данном им разрешении покинуть город («людие сташа вечем, митрополита и великую княгиню ограбиша и одва вон из города пустиша») [1961] .
1961
ПСРЛ, т. XV, стр. 441.
Не верить этому сообщению нет оснований. Тем более характерно, что о судьбе великой московской княгини нет сведений в некоторых московских сводах, очевидно, считавших политически не особенно уместным поднимать об этом вопрос (ведь княгиня была оставлена в городе уехавшим оттуда Дмитрием Донским). В Устюжском летописном своде, надо думать опять-таки из политических соображений, дело излагается так, как будто с княгиней ничего не случилось, она якобы своевременно уехала со своим мужем и с детьми в Кострому [1962] .
1962
УЛС, стр. 61.
В отдельных летописях (Симеоновской, Рогожском летописце) рассказ о волнениях в Москве вообще выпущен. Если этот пропуск восходит к тверскому летописанию, то в нем можно видеть результат политической цензуры. В глазах тверских князей события 1382 г. имели много общего с тверским восстанием 1327 г. В обоих случаях народ сам, без своих князей, и даже в известной мере вопреки князьям, поднялся против татаро-монгольских захватчиков. Эта аналогия не могла быть особенно приятной для феодалов. И если летописцы, действовавшие по заказу тверских князей, много потрудились над тем, чтобы извратить настоящий, общенародный, характер движения в Твери в 1327 г. (выдав его за движение, возникшее по княжескому почину), то те же летописцы, повидимому, выбросили из описания событий в Москве в 1382 г. наиболее волнующие строки о деятельности народа до прибытия в город литовского князя Остея.
В летописях Типографской, Новгородской четвертой, Воскресенской рассказ Ермолинской летописи получил дальнейшую литературную обработку и известную переработку с точки зрения его идейного содержания. Я уже говорил, что в данных летописных текстах начало московских волнений связывается с тем, что в Москве Не было «пастыря» — великого князя и из-за этого «возмятоша бо ся гражане» [1963] . Движение горожан расценивается летописями как большое зло, как такое отрицательное явление социальной жизни, которое может исправить только княжеская власть (из дальнейшего будет видно, что летописец положительно расценивает приезд в Москву литовского князя Остея). «Граду же единаче в мятежи смоущающеся аки морю мутящюся в бури велице, и ни откудоу же оутешениа обретающе, нъ паче болших и поущьших зол ожидаахоу» [1964] , — читаем в указанных летописях.
1963
ПСРЛ,
1964
ПСРЛ, т. IV, ч. 1, вып. 2, стр. 328.
Если в Типографской летописи еще сохранились некоторые проявления идеологии горожан, чувствующиеся в Ермолинской летописи, то в целом рассказу о волнениях в Москве в 1382 г. здесь придан характер, отвечающий взглядам на них феодалов. Выступление горожан осуждается. В Новгородской четвертой и Воскресенской летописях феодальный аспект в оценке событий 1382 г. окончательно торжествует. «Мятежниками» и «крамольниками» здесь называются уже не феодалы, бежавшие из города, а горожане, созвавшие вече и постановившие их задерживать: «и въсташа вечем народи мятежници недобрии человеци, людие крамолници…» [1965]
1965
Там же, стр. 329; т. VIII, стр. 43. М. Н. Тихомиров, Древняя Москва, стр. 195–196.
Из подробностей фактического характера в Типографской, Новгородской четвертой, Воскресенской летописях интересно указание на то, что во время паники, поднятой феодалами, не только началось их бегство из Москвы, но многие, напротив, стремились укрыться за крепкими московскими стенами и спрятать в городе свое имущество («овии с рухлядию в град вмещающеся») [1966] .
Особенно резкими словами обличает участников московского восстания Никоновская летопись. Она тенденциозно освещает события, указывая, что «возсташа злии человеци и друг на друга и сотвориша разбой и грабежь велий» [1967] . Волнующиеся горожане обвиняются в том, что они оскорбляли великую княгиню («и великую княгиню Евдокею преобидеша»). Митрополит же Киприан наделяется положительными чертами и выступает в изображении летописца человеком, якобы старавшимся восстановить в городе спокойствие и порядок. «Киприан же митрополит всея Русии возпрещаше им» [1968] .
1966
ПСРЛ, т. XXIV, стр. 150; т. IV, ч 1, вып. 2, стр. 329; т. VIII, стр. 43.
1967
ПСРЛ, т. XI, стр. 72–73.
1968
Там же.
Никоновская летопись вряд ли может представить интерес в качестве дополнительного (к более ранним сводам) источника, из которого можно извлечь какие-либо новые факты относительно того, что произошло в Москве в 1382 г. Ее значение в другом. Во-первых, совершенно очевидно, что на оценку московских событий накануне прихода Тохтамыша в какой-то мере перенесено отрицательное отношение составителя Никоновского свода, жившего свыше полутораста лет после них, к антифеодальным восстаниям середины XVI в. Во-вторых, ясно, что представители феодального лагеря, описывавшие с таким раздражением московские волнения 1382 г., прекрасно понимали, какую опасность они представляли для господствующего класса. А это понимание лишний раз доказывает антифеодальную классовую сущность изучаемого городского московского восстания.
Скоро после его начала в Москву явился один из находившихся на Руси литовских князей, внук Ольгерда — Остей. К приходу последнего различные летописи относятся по-разному. Некоторые из них (Ермолинская, Симеоновская, Рогожский летописец) видят в Остее прежде всего военачальника, сумевшего возглавить оборону: «…и той окрепи град и затворися в нем со множеством народа» [1969] ; «…а в городе Москве тогда затворился князь Остей, внук Олгердов, с множеством народа…» [1970] Ряд летописных сводов (особенно более поздних) подчеркивает другую сторону дела: появление в Москве Остея не только обеспечило военное руководство горожанами, оказавшимися в осаде; он, кроме того, сумел подавить восстание («и той окрепи народы, и мятеж градный устави, и затворися с ними в граде, и седе с множеством народа, сущего в осаде») [1971] . Такие своды, как Тверской сборник, Устюжский летописный свод, говорят о деятельности Остея глухо и лаконично: «окрепи люди, затворися в граде»; «и укрепи люди и затворись в городе Москве» [1972] . Выражение «окрепи (или «укрепи») люди» можно понимать двояко: в смысле или военном (укрепил, сделал готовыми к сопротивлению), или социальном (добился прекращения среди населения противоречий, розни).
1969
ПСРЛ, т. XXIII, стр. 128.
1970
ПСРЛ, т. XVIII, стр. 132; т. XV, стр. 144.
1971
ПСРЛ, т. XXIV, стр. 150–151; т. IV, ч. 2, вып. 1, стр. 329; т. VIII, стр. 43; т. XI, стр. 13.
1972
ПСРЛ, т. XV, стр. 441; УЛС, стр. 62.