Обреченная страдать (Царица Евдокия Лопухина, Россия)
Шрифт:
Да, письма стали тяжкой уликой. Инокиня, бывшая царица… преступная связь… блудное дело…
20 февраля в селе Преображенском, в застенке, была учинена очная ставка Глебову и Евдокии. Сохранились протоколы допросов и описания следственного порядка.
У Глебова спрашивали: почему и с каким намерением Евдокия скинула монашеское платье? Видел ли Глебов письма Евдокии от царевича Алексея? Не передавал ли письма от сына к матери и от матери к сыну? Говорил ли о побеге царевича с Евдокией? Через кого помогал Евдокии? Чем помогал? Зачем письма свои писал цифирной азбукой (шифром)?
В
Да уж, от блудного-то дела при наличии таких писем и показаний десятков свидетелей отказаться было никак невозможно. Остальное Глебов отрицал.
Ну что ж… в те времена отрицание как таковое во внимание не принималось. Если обвиняемый говорил «нет», когда от него требовалось «да», нужно было вырвать у него это «да» во что бы то ни стало!
Приступили к розыску. Глебова раздели донага и поставили босыми ногами на острые, но не оструганные деревянные шипы. Спиной он упирался в толстую доску с шипами, поставленную между ним и столбом, к которому он был прикован. На плечи ему положили тяжелое бревно, и под его тяжестью шипы пронзили ступни Глебова…
Однако он ни в чем, кроме блуда, не сознавался.
Палачи стали бить его кнутом, по пословице: «Кнут не Бог, но правду сыщет». Бывало, что после такого любой человек говорил все, что от него требуется. Иссеченный, окровавленный Глебов не признавался ни в чем, кроме блуда.
Тогда к его истерзанному телу стали прикладывать угли и раскаленные клещи. Глебов признавался только во блуде, к коему он сам склонил бывшую царицу… А допрос длился трое суток, его прекращали лишь на время беспамятства пытуемого.
И все это происходило на глазах Евдокии. Она и сама не раз теряла сознание от ужаса, но все же понимала, что возлюбленный ее отводит от нее главное обвинение — в измене и заговоре. Дурная слава — ну что ж, за нее не казнят. Он жизнь ей спасал ценой собственной жизни.
Да, Глебов не дал палачам ни малейшей возможности обвинить Евдокию в чем бы то ни было, кроме явного, но не смертельного греха — блудодейства.
На исходе третьих суток Глебова вынесли из пыточной, но не для того, чтобы оставить в покое, — его отнесли в подвал и положили на шипы, которыми был усеян пол камеры. На его теле живого места не было! Но он признавался только во блуде…
Глебова снова отвели на правеж, и он снова повторял одно и то же.
Видно было, что этот необычайно сильный, крепкий человек доживает последние дни. Тогда в дело вмешались лекари, которым был от царя дан строжайший приказ: Глебов не должен умереть на допросе, он должен окончить жизнь свою мучительно . То есть пока, значит, было еще не мучительно…
Палачи поторопились закончить пытки и вынести приговор. 14 марта Степану Глебову сообщили, что волею государевой ему велено «учинить жестокую смертную казнь». Но он не знал, что его ждет…
При казни Глебова и его пособников в блудодеянии присутствовал австрийский посланник Плейер, и он позднее описал своему императору Карлу VI подробности страшного действа.
«Привезли осужденного
Глебова раздели донага и посадили на кол».
Да, казнь эта была мучительна и страшна…
По свидетельству историка В. Балязина, «кол мог быть любых размеров — тонкий или толстый, гладко обструганный или шершавый, с занозами; мог иметь острый или тупой конец.
Если кол был острым, гладким и тонким, да еще смазанный жиром, то палач, должным образом повернув жертву, мог сделать так, что кол за несколько мгновений пронзал казнимого и входил ему в сердце. При желании казнь умышленно затягивали. Все сказанное относится к турецкому колу. А был еще и кол персидский. Последний отличался тем, что рядом с колом с двух сторон аккуратными столбиками складывали тонкие дощечки, почти достигавшие конца кола.
Приговоренного сначала подводили к столбу, заводили руки назад и сковывали их наручниками. Потом приподнимали и сажали на кол. Но кол входил неглубоко — жертву удерживали столбики из дощечек. Через какое-то время палачи убирали две верхние дошечки, после чего кол входил глубже. Так, убирая дощечки одну за другой, палачи опускали жертву все ниже и ниже. При этом они следили за тем, чтобы кол, проходя в теле, не затрагивал жизненно важные центры и мучительная казнь продолжалась как можно дольше.
Глебова посадили на неструганый персидский кол, а чтобы он не замерз, надели на него шубу, шапку и сапоги. Причем одежду дал Петр, наблюдавший за казнью из теплой кареты до самого конца. А умер Глебов в шестом часу утра 16 марта, оставаясь живым пятнадцать часов».
Все это время «зрители», как добровольные, так и вынужденные, находились на площади.
Однако и после того, как Глебов умер на колу, Петр уехал не прежде, чем велел колесовать и четвертовать всех сообщников Евдокии и ее уже мертвого любовника. Среди них был и Досифей — тот самый, который пророчил ей сделаться царицею. Его расстригли, лишили монашеского чина, а потом колесовали. Остальных кого удавили, кому отрубили головы. После казни мертвые тела и части их подняли на высокий помост в три метра и кого «посадили», кого уложили в кружок вокруг трупа Глебова.
Плейер писал своему королю: «Эта жуткая картина напоминала собеседников, сосредоточенно внимавших сидящему в центре Глебову».
Однако Петру было мало. Он велел предать анафеме любовника своей бывшей жены и поминать его рядом с расколоучителями, еретиками и бунтовщиками наивысшей пробы — протопопом Аввакумом, Тимошкой Анкудиновым и Стенькой Разиным.
А Евдокию Федоровну оставили в живых. Ее не пытали ни разу. Петр правильно рассудил, что видеть смерть любовника будет для нее самой страшной карой. Все же он отомстил ей за измену… не себе как царю, так себе как мужчине.